Шрифт:
– Большинство людей верит в то, что им говорят.
И он был прав. Наверное, поэтому-то я и сорвалась в кабинете отца: даже будучи убежденной атеисткой, я порой боялась, что Бог не защитит нас. Поэтому-то, наверное, даже в такой просвещенной стране, как США, людей приговаривали к смерти: страшно было подумать, какая справедливость – или, чего уж там, несправедливость – восторжествует, если мы откажемся от этой практики. Факты даровали нам утешение – главное было не спрашивать, откуда берутся эти факты.
Пыталась ли я понять, кем стал Шэй Борн лично для меня? Возможно. Я, конечно же, не верила, что он сын Божий, но раз уж это привлекало к нему внимание СМИ, я одобряла такую линию поведения.
– Шэй, если Джун простит вас во время завтрашней встречи, вам, возможно, не придется отдавать свое сердце. Возможно, вам станет лучше, когда вы примиритесь, и тогда мы попросим ее поговорить с губернатором от вашего лица. Не исключено, что меру пресечения изменят на пожизненное заключение…
– Если вы это сделаете, – прервал меня Шэй, – я покончу с собой.
У меня отвисла челюсть.
– Но почему?
– Потому что я больше не могу здесь находиться.
Сначала я подумала, что он имеет в виду тюрьму, но заметив, как цепко он обхватил себя руками, поняла: ему надоело заточение в собственном теле. Тогда я вспомнила отцовские слова, вспомнила о teshuvah. Помогу ли я Шэю, позволив умереть так, как ему хочется?
– Давайте не будем опережать события, – уступила я. – Если вы сможете объяснить Джун Нилон, зачем вам это нужно, я, возможно, смогу объяснить это в суде.
Но Шэй внезапно погрузился в раздумья – не знаю уж, куда они его уводили.
– Увидимся завтра, Шэй, – сказала я и протянула руку, чтобы коснуться его плеча. Я просто хотела дать понять, что ухожу… И в тот же момент я очутилась на полу, а надо мной возвышался Шэй, кажется, не менее огорошенный случившимся, чем я сама.
В комнату ворвался надзиратель. Шэй рухнул ничком, и в поясницу ему уперлось колено.
– Вы в порядке? – спросил офицер, застегивая наручники у Шэя на запястьях.
– Да-да, я просто… поскользнулась, – соврала я. Я чувствовала, как на левой скуле проступает рубец, который, разумеется, не мог не заметить и надзиратель. В горле застрял комок страха. – Можно нам побеседовать еще хоть пару минут?
Я не попросила снять наручники с Шэя: не хватило смелости. Покачиваясь, я поднялась и дождалась, пока мы останемся наедине.
– Простите, – буркнул Шэй. – Простите, я не хотел. Иногда, когда меня…
– Сядьте, Шэй, – велела я.
– Я не нарочно. Я не заметил, как вы… Я думал, вы… – Он замолчал, будто подавившись словами. – Извините.
На самом деле ошибку допустила я. Человек, десять лет пробывший в одиночестве, человек, чьи телесные контакты ограничивались процедурой снятия наручников, – такой человек явно не был готов к физическим проявлениям симпатии. И невинное прикосновение он счел угрозой личному пространству, вследствие чего я и растянулась на полу.
– Это не повторится, – пообещала я.
Он яростно замотал головой.
– Нет!
– До завтра, Шэй.
– Вы на меня не злитесь?
– Нет.
– Злитесь. Я же вижу.
– Не злюсь.
– Тоща можно попросить вас об одолжении?
Знакомые адвокаты, работавшие непосредственно с заключенными, предупреждали меня: Мэг, из тебя выжмут все соки. Арестанты умоляли принести им марки, деньги и еду. Просили, что бы вы позвонили их родственникам. Это были самые умелые аферисты. И как бы вам ни было их жалко, нужно постоянно напоминать себе: они вытрясут из тебя все, что смогут, потому что ничего своего у них уже нет.
– Вы не могли бы в следующий раз напомнить мне, какие ощущения испытывает человек, когда ходит босиком по траве? Я и сам это знал, но уже забыл. – Он печально покачал головой. – Я просто хочу… Хочу узнать, каково это. Снова.
Зажав папку подмышкой, я помахала офицеру, чтобы тот выпустил меня на волю.
– До завтра, Шэй, – повторила я.
Майкл
Шэй Борн мерил узкое пространство камеры шагами. На пятом он разворачивался и двигался в противоположном направлении.
– Шэй, – сказал я, пытаясь успокоить скорее себя, чем его, – все будет хорошо.
Мы ждали, когда его переведут в комнату, где состоится встреча с Джун Нилон, и оба ужасно нервничали.