Он галантно открыл мне дверцу и не заводил мотор, пока я не пристегнула ремень безопасности. Когда машина тронулась, он в смущении откашлялся.

– Пока мы не начали, я хотел бы внести ясность. Я христианин. [26]

Я непонимающе на него уставилась. Может, он из тех фундаменталистов, которые не могут даже беседовать с иноверцами? А может, заподозрил, что я хочу сбежать с ним на край света и тайно обвенчаться, а потому счел нужным разъяснить обстановку? (Ну хорошо, обвенчаться с ним я и впрямь не возражала бы). Ну да ладно. В последнее время я питалась религией, ею дышала и с нею же спала. В вопросах религиозной терпимости я стала еще более щепетильной, чем прежде. И если религия для Галлахера настолько важна, что он начал беседу с нее, что ж – я лицом в грязь не ударю.

– Я атеистка, – сказала я. – Но вам, наверное, следует также знать, что мой отец – раввин. И если вас это не устраивает, я могу подыскать другого врача. И я была бы очень признательна, если бы вы держали шутки о еврейских врачах при себе.

Утомленная пылкой тирадой, я наконец выдохнула.

– Знаете, – сказал он, глядя на меня, – а давайте вы будете называть меня просто Крис?

По-моему, об этом не написано ни в одной книжке об этикете, но я сама догадалась, что о способах убийства лучше говорить, когда подадут основные блюда.

Ресторан находился в старом колониальном здании в Орфорде. Доски паркета перекатывались у меня под ногами, как морские волны; сбоку доносился кухонный гомон. Хозяйка зала сладким, с хрипотцой голосом приветствовала нас, обратившись к доктору по имени.

Кристиан.

В зале было всего шесть столиков, и ни на одном из них скатерть, тарелки и бокалы не сочетались. Свечки горели в винных бутылках. По стенам были развешаны зеркала всевозможных форм и размеров (так в моем представлении декорирован девятый круг ада), но я их, считай, не заметила. Я спокойно попивала разбавленное водой вино и притворялась, что не хочу портить аппетит свежеиспеченным хлебом с маслом или разговорами о казни Шэя Борна.

Кристиан улыбнулся мне.

– Я всегда подозревал, что судьба сведет меня с человеком, который теряет сердце, но никогда не думал, что в настолько буквальном смысле.

Официант принес тарелки. Меню распирало от кулинарных шедевров: вьетнамские буйабес, тортеллини с улитками, пельмени с чоризо. Слюнки текли от одних описаний: «Произведение ручной работы! Итальянская паста с петрушкой с сердцевинами свежих артишоков, жареным баклажаном, разнообразными сырами и сладким перцем, политая соусом из сушеных помидоров. Ломтики нежного куриного филе с тонко нарезанной копченой ветчиной и свежим шпинатом, сыром «Асиаго» и сладким луком, подается со свежей лапшой феттучини и разбавленным вином сорта «Марсала». Жареная утиная грудинка, подается с соусом из сушеных вишен и блинчиком из дикого риса».

В шальной надежде обмануть Кристиана насчет своих габаритов я сглотнула слюну и заказала закуску. Я истово надеялась, что он закажет ягнячью ножку или стейк и я вымолю у него хоть кусочек. Но когда я призналась, что не голодна (колоссальная ложь), он сказал, что тоже обойдется одной закуской.

– Насколько я понимаю, – сказал Кристиан, – вашего клиента должны повесить так, чтобы второй и третий позвонки переломились, лишив его способности к спонтанной респирации.

Понять его, признаться, было нелегко.

– То есть ему сломают шею и он перестанет дышать?

– Да.

– И мозг, значит, отомрет?

Парочка за соседним столом покосилась на меня, давая понять что я слишком громко говорю. А также то, что не все любят обсуждать смерть за столом.

– Ну, не совсем. Гипоксические изменения происходят не сразу, именно они приводят к потере рефлексов… Которыми, собственно, и проверяют функции стволовой части мозга. Проблема В том, что человека нельзя оставлять висеть надолго: сердце остановится и он уже не сможет стать донором.

– Что же должно произойти?

– Штат должен согласиться, что факта остановки дыхания достаточно для того, чтобы извлечь тело из петли по вескому подозрению смерти. Затем, дабы защитить сердце, ему нужно будет сделать интубацию и только потом проверить, мертв ли его мозг.

– А интубация – это не то же самое, что реанимация?

– Кет. Это эквивалент подключения к аппарату искусственно «го дыхания, которому подвергают людей с умершим мозгом. Органы останутся в целости и сохранности, но мозг прекратит работать, как только произойдет разрыв спинного мозга и начнется кислородное голодание. Сколько ему кислорода ни вкачивай.

Я кивнула.

– Тогда как же диагностируется смерть мозга?

– По-разному. Сначала можно провести физическое обследование: убедиться, что зрачок не реагирует на свет, самостоятельное дыхание невозможно, а глотательный рефлекс отсутствует. Повторить через двенадцать часов. Но поскольку дорога будет каждая минута, я бы посоветовал транскраниальный тест Доплера, который при помощи ультразвука измеряет кровяное давление в сонной артерии у основания мозга. Если давление не возобновится в течение десяти минут, врач может официально констатировать смерть мозга.