В такой ситуации, возможно, следовало бы уступить священника кировским коллегам — у них-то на него материал имелся, и они со всей определенностью определили его во вторую категорию [520] . Получил бы Тудвасев 10 лет ИТЛ, да и дело с концом. Как выяснится впоследствии, для него это было бы лучшим исходом. Но Беланов, по-видимому, решил, что «такая корова нужна самому», и тоже включил его в операцию. Арестуем, а там посмотрим. Фигура мобильного, вирулентного священника-агитатора сулила некоторые (пускай еще не вполне ясные) перспективы, поскольку установка Дмитриева на раскрытие контрреволюционной повстанческой организации в Свердловской области была доведена до каждого руководителя подразделения НКВД.

Тудвасева арестовали 6 августа на территории Коми-Пермяцкого автономного округа и неделю вообще не допрашивали. За это время 10 и 11 августа помощник оперуполномоченного ОКРО НКВД сержант госбезопасности Порфирьев успел допросить двух свидетелей, подтвердивших факты контрреволюционной пропаганды, и запросить из Кировской области собранный там материал. 12 августа очередь дошла и до арестованного священника. В своих показаниях бродячий поп не отрицал факта антисоветской агитации на Визяйской тракторной базе («Был я тогда в нетрезвом виде» [521] ), на дороге из Кировской области — тоже (но что там было — не помнит по той же причине). В ведении пораженческой и антиколхозной пропаганды Тудвасев не признался [522] , он ясно указал, что связи ни с кем не имел. После этого никаких следственных действий до 11 сентября в отношении него не проводилось.

Тем временем поступили материалы из Кировской области. Из них следовало, что хотя Тудвасева вряд ли примут в бойскауты, ничего серьезного ему вменить в вину нельзя. Крестил детей по домам колхозников [523] , вел религиозную пропаганду, стращал 12-летнюю девочку-пионерку Чераневу Настю:

Выходило так, что все это по-прежнему тянуло на не более чем вторую категорию. А между тем, стоит помнить, что к этому времени уже были арестованы сотни «кулаков», из которых вполне возможно было соорудить широко разветвленную сеть повстанческих организаций. И тут-то снующий взад-вперед бродячий поп мог бы сыграть исключительно важную роль организатора, вербовщика, координатора. Но это было бы еще только полдела: его самого нужно связать с вышестоящими уровнями повстанческой иерархии. А эта связь все не просматривалась…

Ничего не добившись от Тудвасева в этом пункте, оперативники ОКРО НКВД начинают движение в обход, и мы вынуждены двигаться вместе с ними, оставив на время нашего героя.

6 августа Коми-Пермяцким окружным отделом НКВД были арестованы священник церкви села Пешнигорт Кудымкарского района Шелепин Николай Дмитриевич и бывший священник, а ныне ссыльный, работающий сторожем стройконторы в деревне Заболотная Пономарев Константин Дмитриевич, а 8 августа — Рукавишников Эммануил Сергеевич, священник Верх-Иньвенской церкви. Все трое отбывали в округе ссылку: Шелепин и Рукавишников — в прошлом, Пономарев — на момент ареста. Двое из них (Рукавишников и Пономарев) были осуждены по ст. 58–10 УК РСФСР, и уже поэтому их арест с началом кулацкой операции был предрешен. А вот на что они могли сгодиться, будучи уже арестованными, зависело только от умения оперативников. И Рукавишников, и Пономарев до ссылки служили в церквах, расположенных неподалеку от областного центра, могли контактировать(а может, и в самом деле встречались) с руководством епархии, и, следовательно, могли быть включены в структуру контрреволюционной повстанческой организации. Однако каждый из священников имел особенности, делающие их не вполне подходящими кандидатурами на роль центрального связующего звена между Уральским повстанческим штабом и местными первичными ячейками.

Вот, например, Рукавишников был обновленцем, а в Коми-Пермяцком округе преобладали священники староцерковной, тихоновской ориентации. В принципе, такие тонкости сотрудников НКВД нимало не смущали, и мы увидим, как они их обойдут. Хуже было другое: Эммануил Сергеевич оказался малообщительным человеком и (в том числе и в силу указанного выше обстоятельства) не обзавелся знакомствами в среде местных церковников. В своих подлинных, т. е. действительно написанных от руки, показаниях от 15 августа он утверждал: «…в пределах Коми-Пермяцкого округа из служителей культа мне знакомых не было, хотя я знал священников пешнигортской церкви и самковской церкви, Немчинова и второго, фамилию не знаю, где между нами связи не было». И добавил, что уже давно утратил связь с руководством епархии, не получая оттуда ни письменных, ни устных указаний [525] . Фигура Пономарева и вовсе выглядит маргинальной. После высылки в Коми-Пермяцкий округ он даже не служил в церкви, имел ограниченный круг знакомых, связей со Свердловском не поддерживал.

Иное дело — Шелепин. Прежде всего он был благочинным,и сам не отрицал контактов с епископом Пермским Глебом Покровским и епископом Свердловским Петром Савельевым. Он личнознал всех священников своего благочиния («тихоновцев» и не только) и неоднократно встречался с ними. В своих показаниях от 17 августа, аутентичность которых не вызывает сомнений, Шелепин в числе знакомых служителей культа в Коми-Пермяцком АО назвал Тудвасева, Рукавишникова,Тиунова, Немчинова, Лобовикова, Пономарева,Швецова, Грамолина, Нечаева. Кроме того, примечательно, что Шелепин родился и вырос в Белоруссии, под Полоцком, а значит, вполне мог иметь связи в Польше.

Но и это еще не все. Николай Дмитриевич оказался человеком с секретом. Листая страницы дела, касающиеся его прошлого, мы с удивлением обнаруживаем, что в тех местах, где так или иначе упоминается причина высылки Шелепина из Белоруссии на Урал, возникает какая-то невнятица. Даже статья УК, по которой он был осужден, всякий раз называется другая. В обвинительном заключении названа ст. 74 УК БССР, но и это неправда. Правду мы нашли в «Справке по архивно-уголовному делу № 20496» от 13 января 1966 г., где сообщалось, что Шелепин «привлечен по делу в качестве обвиняемого по ст. 211 УК БССР за то, что, будучи спецосведомом органов ГПУ, расшифровал методы работы ГПУ» [526] . Был осужден на три года, которые отбывал сначала в Вишерских лагерях, затем на Майкорском заводе.

Все это делало его идеальным кандидатом на роль организатора контрреволюционного подполья в Коми-Пермяцком округе по линии церковников. Но на допросах этот сексот на покое повел себя странно. Протокол первого допроса в деле вообще отсутствует, вместо него подшиты собственноручные показания Шелепина. Вот фрагмент из них:

«У епископа Савельева Петра был в августе прошлого года, и визит продолжался не более часа. Он снабдил меня миром и получил 15 рублей, назначил священника Бахматова Федора к Захаровской церкви Кудымкарского района, в то время еще не закрытой и написал об этом нужную бумагу. Все это заняло 30–40 минут времени; затем он спросил меня, привез ли я обычные полугодичные взносы на содержание иерархии, и на мое заявление, что вносить 100 рублей в год от церкви обременительно, он сказал, что это ничуть не много и что деньги, которые к нему поступают, расходуются не только на содержание его и высшей иерархии, но на поддержку безработного бедствующего духовенства и вообще контрреволюционные цели, для чего, говорил он, имеется целая организация церковников; ни фашистской, ни повстанческой он эту организацию не назвал и предложил мне как члену духовной корпорациипримкнуть к этому делу, к этой организации, и когда я выразил согласие, то поручил вербовать среди верующих благонадежных жертвователей на это дело» [выделено нами. — А. К.] [527] .