«Языкатые» кричали и свистели по всему мелколесью.

— А-а...— не договорив, я осторожно показал глазами на братишку.

— Ванька-та? Так он же мой брат, я ж ему накажу!..

— Ты, Петя, не сказал, из какой вы деревни?

— С Алексеевки.

— Немцы у вас есть?

— Не. Полиция стояла, а потом переехала. Сегодня был один рыжий. На велосипеде прикатил. Они завсегда так: наедуть, самогонки нахлещутся, пошумлять и укатят. Вы их не пужайтесь, в лес они не ходят, партизанов боятся.

— А партизаны есть близко?

— Чего же нет? Есть, конешно... лес-то, он вон какой! Ванька, слышь?

— Чаво?— шмыгнул Ванька пестрым от веснушек носом.

— Высыпай все ягоды командиру, вот чаво.— Петя опрокинул на мой вещмешок свой солдатский котелок.

Братишка встряхнул кружку, заглянул вовнутрь, облизнув пунцовые губы, чуть задумался и с явной неохотой высыпал всю малину, до единой ягодки.

— Молодец, Ванюха!— одобрил брат.— Мы еще с тобой наберем вона сколько. А теперь пошли! А вам до свидания. Будь, товарищ командир, спокоен, я все устрою как надо.

Они скрылись в кустах. Минуты две-три спустя я услышал Петькин звонкий тенорок: «Ребята, я знаю такое место, где полно малины, и крупнющая! Идем туда!»

Прислушиваясь к удаляющимся детским голосам, прошелся босиком по мягкой, почти не топтанной траве. Какими бы ни были добрыми эти два паренька из деревни Алексеевки, я все же решил покинуть солнечное местечко, вокруг которого, как пчелки, вились по кустам ребятишки-ягодники.

Перевязав ногу, я обул солдатские «скороходы», собрал свое немудрящее имущество и не мешкая отправился в путь. Выйдя из лесочка, поднялся на высотку и увидел за хлебным полем темнеющий на западе бор. Обойдя Алексеевку межами и перелесками, снова вышел на дорогу и медленно побрел по обочине. Справа от дороги шелестел кустарник вперемежку с елками и орешником. Слева всплескивала солнечными волнами почти созревшая рожь. Я шел, думая о повстречавшихся на моем пути братишках, угостивших меня малиной, о женщинах, снабдивших продуктами. И на душе было светло от этих добрых встреч.

Далеко впереди, за поворотом дороги, над колосьями ржи появилась голова человека. Я быстро свернул с обочины и спрятался в кустах. Мимо меня на велосипеде проехал рыжеголовый, широконосый полицейский с болтавшейся за спиной винтовкой. Я осудил себя за потерю бдительности — ведь он мог увидеть меня издалека — и тронулся дальше.

Бор надвигался. Большие, как желтые свечи, сосны первыми встретили меня. Приветливо покачивая зелеными верхушками, горделиво возвышались над лапчатыми елями, тонкоствольными березками. Вот он и первый гриб подосиновик на белой ноге, в толстой набекрень шапке. Как истый грибник, достал нож, хотел срезать и сунуть в вещевой мешок, да раздумал, пожалел этого веселого лесовика, который всегда сам просится в плетеный кузовок.

Лес... С первых же дней войны он оберегал нас от вражеских снарядов и осколков, перегораживал завалами путь вражеским танкам, укрывал от проливных дождей, досыта угощал ягодами.

Лес жил. Где-то совсем близко работал дятел. Я присел на пенек, снял порыжевшую от солнца, дыма костров и пороха свою армейскую шапку-ушанку. Хотелось крикнуть: «Здравствуй, нарядный друг, труженик неутомимый!.. И ты, смешная юркая белка, здравствуй!.. Здравствуйте, все лесные, мягкие звуки!»

Я сидел и, как величавую музыку, зачарованно слушал все дневные шорохи леса. Наконец встал и, углубившись в чащу, вдруг почувствовал, что спасен и буду жить.

Лес был смешанный и красивый в своем ярко-зеленом одеянии. В густом, почти непролазном малиннике накинулся на крупные ягоды. Я клал их в рот целыми горстями, заедая горбушкой хлеба.

Чтобы добраться до Днепра, надо было всерьез подумать о пропитании. Вся надежда была теперь на ржаные колосья, лесные ягоды.

— А-уу!— Тонкий девчоночий голос прервал мои размышления.— Мама-аа!

— У-а!— откликнулся кто-то.

Увлекшись сбором ягод, я и думать забыл, что встречу тут кого-либо. Мне казалось, что этот мощный старый бор принадлежит теперь мне и невидимым хозяевым-партизанам. Я мог спокойно перейти в другое место, но, подумав, решил, что бояться женщин нечего. Чтобы не испугать их своим внезапным появлением, я пошуршал кустами и легонько кашлянул.

— Мама!— крикнула девушка.

— Ну что, Клава?

— Тут кто-то есть... Слышь, мама!— повторила она испуганным голосом.

— Живой человек, мамаша. Здравствуйте!— ответил я и вышел из кустов.

— Здравствуйте,— сказала женщина и поправила сползший на лоб белый в клеточку платок.

— Меня, Клава, бояться не надо,— улыбнулся я.

— А чего вас бояться...— Девушка отвернулась и стала перебирать в плетеном кузовке ягоды. Каштановая прядка волос, выбившись из-под рыжей мужской кепочки, закрыла ей лоб и быстрые, золотистого цвета, глаза. Она откинула непокорную прядку, прищурилась сердито, стараясь показать, что я ей не в диковинку.

— Все-таки лес, да и время такое,— промолвил я и, чтобы не затягивать знакомство, коротко рассказал, откуда иду, какие намерения.

— Холодно, поди, ночами в одной рубахе?— женщина посмотрела на меня с неподдельным сочувствием.

— Холодно. Даже очень...— И я рассказал, как ночевал в придорожном ивовом кусту, как поливал меня на кладбище дождик, как зарылся в сарае в сено и что из этого вышло...

— А если бы не проснулись? Ой!— вскрикнула Клава, и вся наигранная строгость с нее вмиг слетела, круглое лицо стало дивно свежим, простодушным. Мать ее тоже улыбнулась.