— У меня более двадцати бойцов. С большой группой легче обеспечить переход через железку и большаки. А у Головачева одно неполное отделение. Пойдем, Никифоров, с нами, не пожалеешь!

У Солдатова было какое-то светлое лицо с наивными крапинками веснушек, живые голубые глаза. Душу мою охватило неопределенное смятение — тянуло пойти с этим парнем и не ждать гришинцев, занятых хозяйственными и банными делами. Солдатов, словно угадывая мое состояние, не отставал:

— Решайся же!

Я не выдержал, пошел к Саше Бикбаеву и, застав там комиссара Цирбунова, сказал, что окончательно решил идти с кочубеевцами.

— Понимаю. Не терпится. Ладно. Согласен. Скажу, чтобы на завтра приготовили коня и продукты...

И вот я снова в седле. Хотя нет на мне гордой крылатой бурки, не звенят о стальное стремя ножны шашки, но я все равно счастлив: перед глазами бойко прядают острые конские уши, в руках привычные ременные поводья.

Мой буланый меринок оказался с добрым, спокойным нравом, а самое главное — с хорошим четким шагом и ровной нетряской рысью. Ехать на таком коне — одно удовольствие.

— Выступаем засветло,— предупредил меня командир группы Солдатов.

— Почему?— спросил я его.

— Никаких фашистов близко нет.

Он был с автоматом, на армейском ремне, опоясывающем серый ватник, висел наган в кобуре, пара «лимонок».

Из леса вышли нестройной, разрозненной толпой, с криком и смехом побрели по серой, твердо укатанной дороге. Стоило кочубеевцам покинуть бикбаевский стан, как из воинского подразделения они превратились в толпу бесшабашных, разношерстно одетых людей, которые плелись кому как вздумается.

Я предупредил Солдатова, чтобы навел порядок, но он, посмотрев на меня свысока, молвил:

— Я командир — я и в ответе за все.

Привыкший к строжайшей на марше дисциплине, к точному, безукоризненному порядку, я был просто ошарашен такой разболтанностью и беспечным ухарством и впервые подумал, что зря пошел с этой ватагой.

Когда бикбаевцы переходили из Перховского урочища в Валтутинский лес, они шли на марше крепким мобильным ядром, могли быстро развернуться для внезапного боя. Здесь же двигалась отдельными группками беспорядочная толпа, без всякой разведки и боевого охранения.

Еще до наступления сумерек ввалились шумной гурьбой в какую-то деревню и разбрелись кто куда по хатам. Я остался на улице один, маячил на буланом коне, с сеткой, плотно набитой сеном, привьюченной сзади, поверх кобурчат с овсом. В черной своей фуражке я был как чучело на бахче. Тронув поводья, отъехал несколько шагов, встретил какого-то парня с немецкой винтовкой, спросил тихо:

— Где командир?

— А хрен его знает,— ответил он и нырнул в калитку, где уже на всю избу слышались смеющиеся девичьи голоса.

С малых лет я мечтал быть командиром Красной Армии и стал им в самое тяжелое время войны. Дисциплина, порядок армейский для меня были святым делом, а тут?.. Такая бесшабашность мне и во сне не снилась. Как я пройду с этой оравой двести километров, да еще буду форсировать большаки и железные дороги, проходить мимо вражеских гарнизонов? Тот, кто считает противника и его разведку глупее себя, сам дурак и невежда. Когда подходили к селу, я попробовал сказать младшему лейтенанту, что, прежде чем войти туда, не мешало бы дозор пустить, разведку малую. Он только ухмыльнулся и посмотрел на меня с удивленной, насмешливой отважностью.

Я был не раз стрелянный. Изведав немало тяжких и горестных утрат, я не мог мириться с разболтанностью и беспечностью.

Командира Солдатова я нашел в саду под яблоней.

С хрустом уплетая белый налив, он сунул мне пару яблок и сказал:

— Слазь с коня.

— Зачем?

— Я по улице проедусь. Очень прокатиться на коне хочется!

Хрустя яблоком, он смотрел на меня такими наивными, яркой голубизны глазами, с такой бесшабашностью, что мне захотелось огреть его концом повода.

— Коня я тебе не дам...

— Как не дашь? Командиру?

— Ты не командир, а барахольщик. Если будешь так идти, сам погибнешь и людей погубишь. Ты кого ведешь? Воинское подразделение или...— у меня все слова застряли в горле.— Пропадать с таким командиром я не хочу. Понял? Будь здоров!

Натянув поводья, я поднял своего буланого с места в галоп — и был таков.

— Стой, стой! Слышь! Погоди! Вот чудак!— кричал он мне вослед.

Проскакав с километр, еле сдержал коня, чувствуя, как еще слаба моя левая рука, как мало у меня сил. Перевел буланого на шаг и заставил себя немного успокоиться. Через полчаса снова был в лагере отряда «Саша».