Михаил встал.

— Я протестую. Причем как от своего имени, так и от имени принца Петра. — Он повысил голос: — Сколько раз я должен повторять: принц объявил, что он согласен на государственный переворот, а не на резню.

Его гнев не произвел никакого впечатления ни на Машина, ни на остальных. Полковник свернул лежавшие на столе карты.

— Даже если бы сам я был другого мнения, большое число наших сторонников в качестве цены за их участие потребовали ликвидации братьев Луньевицей. Таким образом, этот вопрос больше не обсуждаем. — Он обратился к собравшимся: — Как известно, капитан Люба Костич проведет нас через дворцовую охрану, как только Шестой и Седьмой полки займут свои позиции. При этом полевые орудия капитана Яновича стоят в полной боевой готовности.

— Простите, господин полковник, — вмешался Радакович, — предположим, чисто теоретически, что операция против Конака идет не по плану. Какая-нибудь задержка, неожиданное препятствие или вообще… — Он чуть было не сказал «неудача», но мрачное выражение на лице полковника заставило его выбрать не такое опасное слово: — Неразбериха. Кто-то даст нам указания, или мы должны подождать, или… — Увидев, что лицо Машина стало еще более мрачным, он быстро добавил: — Я хочу сказать, господин полковник, это может повредить делу, если мы чересчур поспешим.

— Вы, вероятно, не были сегодня в клубе?

— Нет, господин полковник, я был на дежурстве.

— Надо было подмениться. Тогда бы Вы знали, что между нами в Конаке и отдельными группами будет поддерживаться постоянная связь. Необходимые для этого люди уже выделены. Если у Вас есть какие-либо сомнения относительно порученного Вам задания, скажите мне сейчас. Мы можем Вас освободить от этого, и никто Вас за это не упрекнет.

Капитан покраснел, и капли пота проступили на его лбу. Жара в комнате становилась невыносимой. Он нервно схватился за ворот кителя, чтобы расстегнуть его, и тут же кое о чем вспомнил. На обсуждении полковник неоднократно заявлял, что после переворота только те офицеры останутся в командовании, которые являют собой пример образцового, корректного воинского облика. Армия должна по выправке и дисциплине стал такой же безупречной, как и во времена короля Милана.

— Никаких сомнений, господин полковник. Напротив, я горд вашим доверием. Хотел только спросить.

Нетерпеливым движением руки Машин отмахнула от извинений.

— Что касается Вас, Мика, — обратился он к полковнику Наумовичу, который, сутулясь, совершенно очумелый от жары и духоты, сидел в углу, — то я хочу еще раз напомнить, что успех дела во многом зависит от Вас. Это означает, что жизнь примерно ста пятидесяти офицере и кадетов находится в Ваших руках.

Наумович с ужасом вскинулся.

— Ста пятидесяти? — хрипло повторил он. — Последний раз Вы говорили тридцать пять.

Машин кивнул.

— Так и было. Но время идет, и их стало больше. Какая, черт побери, разница? Или Вы, как договаривались будете у этих проклятых ворот, или Ваши часы сочтены. Ровно в час ночи. Вы ждете нас там до двух. Если мы к этому времени не появились, значит, дело переносится.

Наумович с трудом поднялся. Вымученная улыбка блуждала по его лицу.

— Неужели кто-то думает, что я не буду на месте? — Он посмотрел на каждого и остановил свой взгляд на капитане Димитриевиче. — Разве я еще сегодня утром не сказал, что буду там?

— Вы что, видели Аписа сегодня утром? — спроси Машин.

— Так точно, господин полковник.

— Где?

— У меня дома.

— Разве я категорически не приказал, чтобы Вас не видели вместе?

Старательно, как провинившийся школьник перед учителем, Наумович пытался оправдаться:

— Это была чистая случайность. Я отправился домой, чтобы переодеться, и встретил… — Тут до него дошло, какие из этого могут последовать выводы, и он замолчал.

— И что же он там… — начал Машин и внезапно остановился.

Некоторые из присутствовавших вдруг начали внимательно разглядывать свои ногти, другие — стряхивать пылинки с формы, остальные — которые не знали, что Мика Наумович и Апис составляли катеты прямоугольного треугольника, в то время как Анка Наумович была его гипотенузой, — удивленно на все это взирали. Апис, с его двухметровым ростом, сильный как бык, в честь которого он получил свое прозвище, являлся образцом соблазнителя, обрюзгший Наумович, напротив, — олицетворением рогатого супруга.

Зрелище, которое представлял собой Мика среди других офицеров, ярых поборников мужской солидарности, видевших в нем отнюдь не жертву, а скорее достойного презрения рогоносца, обеспокоило Машина. Наумович был ключом к успеху, их жизни находились у него в руках, и все же товарищи не ставили Мику ни в грош, потому что его жена спала с его другом, и он закрывал на это глаза, а должен бы пристрелить обоих.

Чтобы сменить тему и прервать тягостное молчание. Машин спросил:

— Вы разговаривали с лейтенантом Живковичем?

Наумович заморгал, словно очнувшись от глубокого сна:

— С Живковичем? О чем?

Машин нахмурился.

— О капитане Панайотовиче. О чем же еще?

— Ах да, конечно. — Наумович снова превратился в прилежного школьника, который стремится угодить учителю. — Я пошлю ему через Живковича две бутылки лучшего вина из королевского погреба. Лейтенант скажет Панайотовичу, что у него именины, или день рождения — какой-нибудь повод отпраздновать. Он уговорит его выпить с ним. Я уже дал Живковичу снотворное, которое получил от своего врача. И сказал, сколько нужно подсыпать.