Шрифт:
— Очень интересно, — вежливо сказал Рауль. — Я вас не утомляю своей навязчивостью, шевалье? Вам необходимо отдыхать.
— Ничуть. Давайте поговорим — беседа позволит отвлечься, а если я устану, то попрошу меня оставить. Не возражаете?
— Хорошо, только схожу за кувшином вина в комнаты. Не хотите поесть? Осталась каша со свиным салом.
— Нет, пока рано. Теплого питья с медом будет вполне достаточно…
Какая неожиданность — на буфете, где хранился запас вин, восседал исчезнувший несколькими днями раньше Инурри, причем вид у домового был свирепый донельзя. Глазищи сверкают, шерсть на загривке взъерошена, рот полуоткрыт, за губами белеют тонкие игловидные зубки. Что так разъярило артотрога?
— Что? Ты еще спрашиваешь? — проскрежетал Инурри своим самым противным голоском, от которого мурашки по коже ползли. — Глупый, глупый Gizaki! Tentel, ergel! Разговаривает с нерожденным! Не видит и не хочет видеть того, что не должно существовать!
— Ты это о чем? — оторопел мэтр. — Совсем разума лишился на старости лет, обезьяна бесхвостая? Или ты пьян?
Задохнувшийся от негодования артотрог окончательно принял вид кота, очутившегося один на один с грозным цепным псом: раздувшийся меховой шар.
— Его нет, — Инурри указал лапкой в сторону аптеки. Повторил отрывисто. — Его. Нет. В. Этом. Мире. Не рожден. Понимаешь?
— Отцепись. Опять твои дурацкие фантазии. Не нравится гость? Потерпи — выздоровеет, уедет.
— Пришел из ниоткуда, уйдет в никуда, — выпалил напоследок Инурри и, как всегда не прощаясь, порскнул в темноту.
Рауль только плечами пожал. Опять на домового нашло. Блажит сам не зная из–за чего. Еще днем мэтр проверил Жана де Партене своими методами , не обнаружив ничего подозрительного: человек как человек, магических предметов или апотропеев с собой не носит, о серьезных заклятиях наложенных на мессира барона извне и речи не идет: любые следы колдовства отсутствуют как данность.
Побеседовать? Почему бы и нет. Господин де Партене хорошо начитан — вряд ли хоть один из тысячи французских дворян слышал имя Теренция Варрона, а этот свободно оперирует цитатами из римских трудов, изучаемых только в лучших университетах Франции и Италии. Что само по себе необычно.
Да, необычно. А на необычности, как утверждает Михаил Овернский, следует обращать внимание в первую очередь.
* * *
— Н–даа, — затуманенный разум мэтра Ознара воспринял знакомый голос и попытался его идентифицировать. Получалось очень плохо. — Вместо того, чтобы заниматься делом, твердо стоять на стезе праведности и усердия, умножать добродетели и сплетать венок святости вы занимаетесь чем?.. Именно! Возмутительным и крайне несвоевременным бражничанием. Напомню, что пьянство относится к смертному греху чревоугодия. Стыдитесь.
Ну конечно, преподобный явился. Действительно, стыдобища.
Рауль с неимоверным трудом разлепил глаза. В голове гудело, язык сухой как корка, привкус во рту неописуемый ни французским языком, ни высокой латынью.
Что же ввечеру такого было? Буйный кутеж в «Трех утках»? Нет, исключено.
Мэтра как пружиной подбросило — вспомнил! Всё, в мельчайших деталях! Начиная с того момента, когда Кловис из Леклюза постучался в дверь вчерашним утром.
Не стесняясь присутствия брата Михаила ощупал себя — шею, подмышки, внутреннюю поверхность бедер. Ни намека на бубоны.
— Неужели белая горячка? — с легкой издевкой сказал инквизитор, наблюдая. — Да что с вами, Ознар? Эй? Вы меня слышите? Сколько изволили употребить? Две кварты [32] ? Три?
— Че… — икнул Рауль. — Не меньше четырех. Дайте воды. Сейчас умру.
Втихомолку посмеиваясь его преподобие сходил в кабинет, отыскал кубок и развел остатки вина теплой водой. Передал страждущему. Рауль, едва не захлебываясь, выпил.
— Я терпим к человеческим слабостями, — сказал брат Михаил. — Но простите, почему мне, полномочному папскому инквизитору, надо бросать все дела и отправляться вас будить? Жак утром не достучался, госпожа Верене ему не открыла. Пришлось наносить визит лично.
32
Кварта — здесь единица объема около 1,1 литра, или 1/35 анкера (около 35,7 литров).
— Утром? — туповато переспросил Рауль.
— Сексту недавно отзвонили, неисправимый пьяница! Я уже успел поговорить с Жанин Фаст — сидит у больного, образцовая самаритянка, — и мимолетно познакомился с бароном де Фременкур. А вы дрыхнете, источая облака перегара. Дождетесь, влеплю такое покаяние, что до глубокой старости не отм'oлите.
— Покаяние? — опомнился мэтр, подавляя отрыжку. Решился: — Ваше преподобие, я грешен, благословите на исповедь…
— Прямо здесь? В спальне? Хоть бы оделись — это ж профанация священного таинства! Ладно, ладно, не вставайте. Благословляю. In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen, — брат Михаил вынул из поясной сумочки епитрахиль и прочертил ладонью в воздухе крестное знамение. — Кайтесь. Только побыстрее, время теряем.
— Умоляю, никто кроме вас пока не должен узнать о…
— Остатки разума пропили? — повысил голос доминиканец. — Усомнились в святости тайны исповеди?
— Я не про то, — зажмурившись, помотал головой Рауль. — Вы неверно поняли, извините. Наша история так запуталась с появлением этого Жана де Партене — чума, Дороги, ведьма Жанин, четвертый всадник… Не знаю с чего начать.
— С чумы, — сказал брат Михаил. — Ибо эта проблема является наиболее острой. Хотите сказать, что господин барон болен чумой? Мне так не показалось, выглядит он малокровным, но вовсе не умирающим.