Отступать было некуда.

Крепкий мальчик по фамилии Сенин, читавший на прослушивании «Василия Теркина», выступил вперед:

– Я хочу сказать, что у меня второй разряд по греко-римской борьбе.

– Ты это в школе скажи, своим новым одноклассникам, – отозвалась Ева Иванова.

– И скажу, – пообещал Сенин, но как-то не слишком уверенно.

– Холодно стоять. И звонок уже был, – вмешалась в разговор Алла Мирославская. Она подняла на Рому свои черные глаза, и Рома понял, что… Вернее, ничего он не понял. Для него словно никого больше не осталось на школьном крыльце, и вообще на свете. И даже в ушах у Ромы словно начал играть радостную музыку какой-то сумасшедший оркестрик. Как же он не обратил на нее внимание при прослушивании? Это самая красивая девочка, которую он видел в своей жизни!

Мирославская отвернулась, и все закончилось. Оркестрик смолк. Рома снова стоял среди неуверенных в себе, но бодрящихся ровесников.

– Пошли, – сказал новенький по фамилии Мицкевич, снимая с головы шерстяную шапку с черепом. – Нечего стоять.

И они пошли.

В вестибюле новеньких оглушил плач. Ревел худой мальчик. Казалось, от рева дрожала вся его незначительная фигура. Это был рев без слез, понуждающий окружающих к панике, как сирена перед бомбежкой. Мальчик надрывался все время, пока новенькие раздевались. Алла Мирославская уже собралась подойти к мальчику, как тот вдруг резко перестал голосить и обратился к товарищу:

– Во как могу.

Товарищ пожал плечами:

– У нас в классе все заплакать по команде могут. Вот засмеяться нормально – это никто не умеет.

Худой мальчик хмыкнул:

– Засмеяться? Да запросто!

И он демонически захохотал.

Мирославская попятилась. Рома и остальные новенькие убедились, что они в театральной школе.

Вдруг один из их группы – конопатый мальчик в меховой бейсболке – сказал:

– Не, мне здесь не нравится.

Он развернулся и решительно направился к выходу, сумка на длинном ремне била его по ногам.

– Меньше народу – больше кислороду, – громко сказал Сенин.

Роме не понравилось восклицание Сенина, ему было жаль конопатого. На прослушивании тот громко, самозабвенно читал Шекспира, чем удивил и рассмешил всю комиссию. Читал «Быть или не быть». Увы, не быть ему теперь в театральной школе.

Рома и его новые товарищи вошли в раздевалку, отделенную железной решеткой от изогнутого коридора. Тут же в раздевалке появилась низенькая женщина в очках с чудовищно толстыми стеклами. Она встала неподалеку и стала смотреть, как ребята снимают с себя верхнюю одежду. Новенькие смутились. Глаза женщины быстро-быстро двигались за стеклами, как пираньи в аквариуме.

– Здравствуйте, – сказал этой женщине Иоффе.

– У нас воруют в школе, – холодно сказала она и добавила: – Меня зовите тетя Лена.

Больше она ничего не сказала и вышла из раздевалки вместе с ними, убедившись в том, что они не залезли в чужие карманы.

Когда они поднимались по лестнице в класс, Рома заметил объявление на стене: «НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ВЕЩИ БЕЗ ПРИСМОТРА». Мирославская остановилась у объявления и сказала:

– У меня в старой школе тоже вот заколку украли.

– А у меня – скрипку, – поддержал разговор Иоффе. – В музыкальной школе.

Внезапно на всех этажах заиграла мелодия, заменявшая звонок. Это была музыкальная тема из фильма «Крестный отец».

В классе было пусто. Ни одного человека. Только вещи были аккуратно развешаны по стульям. К новеньким вышел Бородатый, который представился Макаром Семеновичем. В руках он держал маленькую ложечку и маленькую баночку из-под йогурта, выскобленную до блеска.

– А ребят нет, – сказал он, – они переоделись и на пятый этаж пошли с Калиной Николаевной. Сейчас у них там «станок».

– Что-что у них? – переспросил Рома.

Оказалось, «станок» – это как балет, только когда танцовщики и танцовщицы не прыгают на сцене, а поднимают ноги и руки, держась за длинную палку, прибитую к стене, тренируются.

Весь театральный класс, мальчики и девочки, стоящие вдоль зеркальных стен, замерли и посмотрели на входящих. Во взгляде этом было презрение, смешанное с превосходством. Так львы в зоопарке смотрят на посетителей, которые пришли на них поглазеть.

К новеньким подошла веселая женщина с выпирающими вперед зубами, Калина Николаевна. Та самая, которая сидела в приемной комиссии. В отличие от остальных она была настроена доброжелательно.

– Хорошо, прекрасно, что пришли. Переодевайтесь.

– Как это? – не поняла Ева Иванова.

– Будем заниматься, – сказала Калина Николаевна. – Театр – это, прежде всего, труд.

Так Рома узнал еще одно определение театра. Позже он обнаружит, что почти каждый в школе определяет театр по-своему.