В том и состоит второй моральный урок, который дает нам собака. Как только вы свяжетесь с нею, вы начинаете понимать, что такое жестокость, а что такое доброта. Меня нередко обвиняли в непоследовательности, потому что я выступал против вивисекции, но не возражал против охоты. Сейчас я знаю, в чем тут дело: я могу представить себе, что я застрелил мою собаку, но не могу представить себе, что потрошу ее.

Но и это еще не все. Истина глубже, только час уже поздний, и оба мы устали — и я и моя собака. Она лежит у моих ног, перед камином, как лежали всегда собаки перед очагами. Я сижу и смотрю в огонь, как смотрело в огонь много, много людей. Каким-то неведомым способом с тех пор, как у меня есть собака, я сильнее ощущаю, что я — человек. Не могу объяснить, но чувствую, что у человека должна быть собака. У человека должно быть шесть ног; четыре собачьи лапы дополняют меня. Наш союз древнее всех модных, мудреных объяснений и человека и собаки. Вы можете прочитать в книгах, что я — продукт развития человекообразных обезьян; наверное, так оно и есть. Но моя собака знает, что я — человек, и ни в одной книге нет такого четкого определения этого слова, как в ее душе.

Можно прочитать в книге, что моя собака принадлежит к семейству canidae, а отсюда можно вывести, что она охотится стаями, как все canidae. Но моя собака знает, что я не жду от нее такой охоты. Цивилизованная собака древнее дикой собаки ученых. Цивилизованный человек древнее первобытного дикаря из книги. Мы чувствуем, что мы реальны, а выкладки ученых призрачны. И к чему нам книги? Спускается ночь, и в темноте не разобрать текста. Но в свете угасающего очага можно различить древние контуры человека и его собаки.