Она слышала, как он сказал:

– Совершенно с вами согласен, мадам Неттурова. Я постараюсь, чтобы Элизабет понесла суровое наказание.

Мадам Неттурова бросила на Элизабет торжествующий взгляд:

– Благодарю вас, господин Рофф. Я всецело полагаюсь на вас.

Элизабет и ее отец стояли на улице перед школой. С тех пор как они покинули кабинет мадам Неттуровой, он не проронил ни звука. Элизабет придумывала защитительную речь – но что могла она сказать в свое оправдание? Как может она заставить его понять, зачем она это сделала? Он был чужим, и она боялась его. Она видела, каким ужасным он становился, когда в гневе обрушивался на того, кто, по его мнению, совершил непростительную ошибку или посмел ослушаться его. Теперь она ждала, что его гнев обрушится на нее.

Он обернулся к ней и сказал:

– Слушай, Элизабет, а не заскочить ли нам к Румпельмаеру пропустить по стаканчику газировки с шоколадом?

И Элизабет заплакала.

В ту ночь она не могла сомкнуть глаз. Она смаковала в памяти каждую черточку, каждый штрих проведенного с отцом вечера. Волны счастья захлестывали ее. Ей все это не приснилось! Все это произошло с ней наяву! Она вспоминала, как они с отцом сидели у Румпельмаера, окруженные со всех сторон огромными, разноцветными, набитыми опилками плюшевыми медведями, слонами, львами и зебрами. Элизабет заказала банановый сок, принесли, что называется, целую бадью, но отец не рассердился на нее за это. У них состоялся интересный разговор. Не как-дела-в-школе-спасибо-нормально-трудности-есть-нет-папа-отлично. А действительно интересный разговор. Он рассказывал ей о своей поездке в Токио, и как его, как почетного гостя, угощали там кузнечиками и муравьями в шоколаде, и как ему, чтобы не потерять лица, пришлось их съесть.

Когда Элизабет выгребла остатки мороженого из стаканчика, он вдруг спросил:

– Что заставило тебя это сделать, Лиз?

Она знала, что теперь вечер будет бесповоротно испорчен, что он станет ее ругать, упрекать, говорить, что она не оправдала его надежд.

– Я хотела быть лучше всех, – сказала она, но не смогла заставить себя сказать: "Ради тебя".

Он очень долго, как ей казалось, смотрел на нее, а потом неожиданно рассмеялся.

– Во всяком случае, тебе удалось здорово их всех ошарашить.

В голосе его звучала гордость.

Элизабет почувствовала, как кровь приливает к щекам, и спросила:

– Ты не сердишься на меня?

В его взгляде она прочла такое, чего раньше там никогда не видела.

– За что, за желание быть лучше других? Так ведь это у нас, Роффов, в крови.

И он легонько пожал ей руку.

Уже засыпая, она подумала: «Он любит меня. По-настоящему любит. Отныне мы всегда будем вместе. Он станет брать меня с собой в поездки. Мы будем много разговаривать и станем большими друзьями».

В полдень следующего дня секретарь отца объявила ей, что принято решение послать ее учиться в Швейцарию, в закрытый пансион.

Элизабет определили в «Интернациональ ато Леман», школу для девочек, находившуюся в поселке Сен-Блез на берегу озера Невшатель. Возраст девочек колебался в пределах от четырнадцати до восемнадцати лет. Это была одна из лучших школ одной из лучших систем образования в мире.

Элизабет возненавидела каждую минуту своего пребывания там.

Она чувствовала себя ссыльной. Ее выслали из собственного дома, словно она совершила какое-то ужасное преступление. В тот волшебный вечер ей казалось, что она стоит на пороге чудесного открытия: она заново открывала для себя отца, а он заново открывал для себя свою дочь, и между ними возникли искренняя привязанность и дружба. А теперь отец был как никогда далеко от нее.

Она узнавала новости о нем из газет и журналов. То мелькала заметка, сопровождаемая фотографией, о его встрече с каким-нибудь премьер-министром или президентом, то информация о его присутствии на церемонии открытия фармацевтического завода в Бомбее, вот он в составе альпинистской группы в горах, вот на званом обеде у шаха Ирана. Вырезки и фотографии Элизабет аккуратно вклеивала в блокнот, который всегда носила с собой. Она держала его вместе с Книгой о Сэмюэле.

Элизабет сторонилась других учениц школы. Некоторые девушки жили втроем, а то и вчетвером в одной комнате, она же попросила для себя отдельную комнату. Она писала отцу длинные письма, но в клочки рвала те из них, где проглядывали ее истинные чувства. Иногда она получала от него коротенькие весточки, а на день рождения его секретарь прислала ей несколько посылок, обернутых в красочные упаковки самых известных и дорогих магазинов. Элизабет ужасно скучала по отцу.

На Рождество она должна была приехать к нему на виллу на Сардинию, и чем ближе подходил день отъезда из школы, тем нестерпимее становилось ее ожидание. Она буквально бредила отъездом. Она составила себе кодекс правил поведения и тщательно его переписала в свой блокнот:

Этот кодекс стал ее ежедневной молитвой, ее подношением богам. Если она будет эти правила неукоснительно выполнять, может быть… может быть… И Элизабет забывалась в грезах. Она выскажет интересные соображения о странах третьего мира и о развивающихся странах, и отец скажет: «А я и не знал, что с тобой так интересно беседовать (правило номер два). Ты очень умная девушка, Элизабет». Затем он повернется к своему секретарю и скажет: «Полагаю, что Элизабет нечего больше делать в школе. Следовало бы, пожалуй, оставить ее при себе, как вы думаете?»