— …Когда они высадили меня из машины и я полезла прятаться в домик, Седой сказал Миките: «Теперь Жора Калмык почешется…»

— Ты это точно помнишь, девочка? — перебил ее смотрящий, который до этого только слушал.

— Конечно.

— А больше Седой ничего не говорил?

— Нет, они сразу же уехали в другой двор. А я стала ждать, когда Таран подойдет…

— Скажи, а тебе эту фразу случайно не Жора подсказал?

— Нет-нет, что вы! — воскликнула Даша.

— Ну, хорошо, продолжай…

Потом Даша рассказала о том, как они с Тараном расправились с лже-Крыловым и убежали к ней на квартиру. Далее последовал рассказ про ночной приезд Седого и поездку на свалку. Наконец Даша приступила к повествованию о том, как их допрашивал Жора.

— Стоп! — неожиданно перебил ее смотрящий. — Вот об этом ты мне расскажешь не здесь.

Послышался шум отодвигаемых стульев, глухие звуки шагов, и больше ничего на кассету не записалось.

Жора выключил диктофон. Костыль мрачно хмыкнул:

— Потрахаться дедуля захотел, что ли?

— Не шути, братуха, не время… — проворчал Калмык. — Он просто все понял. Она сейчас там, у него на хате, расскажет все от и до. То, что про Седого и его слова мы ей подсказали, — он уже допер.

— Ну, и что будем делать? Ждать до субботы, как ты предлагал?. Или сейчас слиняем?

— Что-то ты слабый стал какой-то, кореш. Тебе так не кажется? Минут двадцать назад насчет ва-банка заикался, а теперь — линять?

— Ты ж сам сказал, что не хочешь насчет этого слышать. Ну и как это понимать? Едем в «Маргариту», а оттуда в похоронное бюро? Гробы и венки для самих себя заказывать? Я лично могу еще пятьдесят лет с этими покупками обождать или сорок хотя бы… Да и ты, по-моему, еще не объявлял, что на тот свет торопишься.

— Я сказал, чтоб ты забыл про ва-банк, потому что ты, когда предлагал это дело, ни фига не понимал, что предлагаешь. Потому что ты только одно знаешь: если мы замочим смотрящего — попадем на войну со всеми. Но это только полдела, секи фишку! Даже четверть, если хочешь. Нам товар обрубят по всем линиям, банки отрежут, московские связи обломают. А уж мочить будут тогда, когда мы без порток ходить будем и у Васи Самолета на «Тайваньке» с кепками за подаянием усядемся. «И кто-то камень положил в его протянутую руку…» Дальше не помню.

— Ну, тем более, значит, линять нужно! — произнес Костыль, не понимая, куда клонит Жора.

— Куда линять, родной? Главное, с чем? С чемоданом баксов под мышкой?! Все дело бросать здесь? Не больно жирно получится?!

— А ждать, пока попишут, лучше? Или ты что-то в заначке держишь?

— Не стану скрывать — держу. Хотя еще и не знаю, что из всего этого может получиться.

— Когда так, может, лучше все-таки ноги сделать? Я лучше буду в лаптях по земле бегать, чем лежать под землей в ореховом гробу и белых тапочках.

— Нет, ноги — это последний вариант. А пока я хочу опробовать тот, который еще неизвестен. В конце концов, будет ясно — есть облом или нет.

И Жора, вытащив сотовый, стал нажимать на кнопочки: 45-67-23.

Когда Даша очутилась в салоне «Волги», телохранитель смотрящего почти сразу же надел ей на глаза черные, абсолютно непрозрачные очки.

— Не вздумай снять! — предупредил он.

Смотрящий сказал добрее:

— Слушайся, девочка. Когда мы не мешаем людям видеть дорогу, это значит, что домой они не вернутся… А у тебя есть шанс.

— Я буду слушаться… — сказала Даша.

— Молодец, это мне нравится. Меня надо называть дядя Вова. Запомнила?

— Да, дядя Вова.

— Умница. Теперь, пока едем, хорошенько подумай, насколько точно ты мне все рассказала. Не добавила ли чего-то лишнего, в частности. А потом, когда приедешь, — расскажешь. Сейчас ничего не говори.

Конечно, Даша хорошо подумала, пока ехали. Она уже прекрасно понимала, что «дядя Вова» намекает на ту фразу, якобы прозвучавшую из уст Седого, которую включила в свое повествование по указке Калмыка. Но сознаться во лжи было страшно. Даша отлично знала, что этот «дядя Вова» куда более крупная фигура, чем Седой или Жора. И то, что Жора его боится почти так же, как она сама — Жору, от нее не укрылось. То есть если она расскажет всю правду, то Жоре будет плохо. И скорее всего так плохо, что отомстить за предательство он ей не сумеет. Однако ведь она только что убеждала «дядю Вову» в том, что действительно слышала, как Седой произнес фразу насчет «Жора Калмык почешется». А если она изменит свои «показания», этот «дядя Вова» вполне может спросить: «Так когда ты врала, сейчас или тогда?» После чего ее, может быть, станут мучить. Избивать, жечь, делать еще что-нибудь ужасное с ее нежным и красивым телом, добиваясь того, чтоб она наконец сказала, как же все было на самом деле. Впрочем, кто даст гарантию, что ее не будут пытать, если она настоит на своем?