Напротив, сочувственно цитируя Прудона, Сорель демонстрировал высокую степень обобщения и широкий взгляд на историческую панораму демократии: «Прудон еще в 1848г. обрисовал сильными штрихами истинные тенденции наших демократов». «Система, пришедшая в упадок, – писал он, – может быть определена следующим образом: она – управление обществом, лежащее в руках буржуазии, то есть аристократии способностей и счастья. Система же, к созданию которой демократия сегодня направляет силы, может быть определена противоположным образом: она – управление обществом, лежащее в руках огромного большинства граждан, обладающих малыми способностями и лишенных богатства». – Таким образом, оба социальных мыслителя признавали за буржуазным классом определенную систему ценностей, искаженную выродившейся демократией. – Последовательные выводы из этого суждения, позволили бы Жоржу Сорелю покончить с давящим независимую мысль влиянием марксизма.

Еще раз Сорель отметил особую роль Германии в системе своих социологических посторенний, не остановившись перед признанием роли немецких парламентских социалистов /!/: «Пока в Германии будут стоять люди, следующие фридриховской традиции, деятельность немецких картелей будет всегда развиваться в умеренном духе, но им не будет позволено поощрять к праздности своих членов. Не видно, что германская социал-демократия вдохновляется настроениями французских народных партий. Она проникнута сознанием лежащей на ней ответственности, как на предполагаемом наследнике капитализма. Она не хочет, чтобы наследство компрометировали неосторожными поступками; в ней еще заложен тот дух, который господствует над прусской монархией».

Вторая книга Сореля изобилует неожиданными признаниями и убедительными суждениями о социальной роли различных групп населения европейских стран. Он оспорил теорию Маркса об исчезновении ростовщического капитала, как допотопной формы, предшествовавшей капитализму, подчеркнув, что промышленный капитал все больше подчиняется финансовому, а «вторичное появление на сцену старых флибустьеров открыло появление новых времен». Сорель отметил, что финансисты затевают всё новые предприятия для устройства ростовщических комбинаций: «Раз бумажные ценности размещены в публике, промышленная сторона дела уже не имеет существенного интереса для этих лиц. Крупные еврейские банкиры /наконец то!/ охотно пошли бы на операцию, которая позволит им переуступить государству предприятия, уже принесшие им достаточно комиссионных денег… Вмешательство государства в область хозяйства ответственно в большинстве случаев за развитие процветающего ростовщического капитализма».

Здесь Сорель вскрыл механизм взаимодействия ведущих слоев демократического общества: «Наши финансисты нуждаются в политических деятелях, способных распоряжаться крупными деньгами и толкать страну на путь расходов… Финансисты снова вступают в свою старую роль благодаря расточительной политике, которую ведет демократия… Люди, добывающие средства к существованию наукой, искусством и печатью, и являвшиеся одно время паразитами государства, состоят теперь на службе у партий, имеющих возможность оплачивать их услуги. Такие люди имеются во всех лагерях; огромное большинство интеллигентов направляется именно в те лагеря, которые завтра могут оказаться у власти».

Сорель указал на опасность корыстного союза государства и финансовых сфер, подчеркнув, что политиканы и финансисты поразительно похожи друг на друга, их духовные уровни не различаются, а мораль низка. «Под скипетром парламента мошеннические дела будут вестись не хуже, чем под контролем банкиров», – предвидел социолог.

Выводы Жоржа Сореля в его второй книге лаконичны по форме и в целом не утратили актуальности содержания. Он назвал движение социалистов к парламентской власти «процессом дегенерации». «Крупная война привела бы, в конечном счете, к устранению причин, содействующих сегодня стремлению к умеренности и социальному миру», – писал французский социолог. Оценивая эти резкие суждения, нужно учесть, что Сорель предвидел трагический итог развития демократического государства, уничтожение которого заслуживало последней решающей войны в череде войн, порожденных коварной и лживой демократией.

В заключение французский мыслитель предложил революционным силам: 1. Не преследовать цели завоевания большого числа законодательных мандатов путем соглашения с разнородными недовольными элементами. 2. Не стремиться к расширению области государства. 3. Не препятствовать развитию промышленной деятельности. 4. Не смешивать классовую борьбу с соперничеством на почве материальных интересов. 5. Отказаться от всякого участия рабочих делегатов в учреждениях, созданных государством и буржуазией.

Несмотря на кажущуюся отстраненность идей Жоржа Сореля от реальностей XXI века, их смысл, как порождение великого в своих исканиях ума, может быть воспринят и переведен в стадию революционных действий. Исторический опыт показал, что революции не всегда сопровождаются насилием. Мощный стихийный взрыв недовольства может стать началом падения ожиревшей и трусливой власти, сколько бы штыков не прикрывало ее. Между социальными группами, на которые разделено современное общество, возможна борьба, не уступающая в силе классовым столкновениям прошлого. Таким образом, предложенные французским социологом понятия революции и катастрофы сохранили свое значение.

В отличие от Прудона и Сореля Густав Лебон, так же резко критикуя разрастание государства, с неменьшей силой обрушивался на грозящий социализм. Лебон расширил понятие социализма психологически и с философской точки зрения до состояния, при котором он включал в себя целый ряд исторически изжитых стадий. К генезису социализма ученый отнес все режимы, характеризуемые резким усилением государственной власти, централизацией экономики и стеснением личных свобод. Глубокий анализ, дар предвидения и меткий язык придают убедительность многим выводам Лебона. Важно, что он не обольщался надеждой на воскрешение демократии в какой-либо другой исторической форме. Ученый видел ее непреходящие пороки и не верил в будущее парламентаризма.

«Общество только тогда сплочено, когда моральное наследство – учреждения, верования и искусства – упрочились в душах, а не в кодексах. Общество приходит в упадок, когда эта сеть расстраивается и осуждено на исчезновение, когда она приходит в полное разрушение», – писал Густав Лебон в замечательном труде «Психология социализма». Кодифицируя на свой лад все ценности, демократия изгоняет традиции и верования, оставляя формальную оболочку, искажающую их сущность. Лебон высмеивал «законодателей» и «философов», считающих общество искусственной структурой, которую «благодетельные диктаторы могут совершенно пересоздать». «Созидательная сила покоится на времени и не подчинена непосредственно нашей воле, – утверждал он. – Разрушительная сила, напротив, в нашей власти. Разрушение общества может совершиться очень быстро, но восстановление его происходит всегда чрезвычайно медленно. Иногда человеку нужны века усилий для восстановления того, что он разрушил в один день». Но если общественный строй не соответствует традициям, то пересоздать его – значит вернуться к естеству. Это верно и для XXI века.