На следующий день мы с Хальву отправились обследовать студию Малькольма Фейрчайлда. Я не имела ни малейшего представления о том, что нас там ждет, но стоило открыть дверь, и я оказалась в совершенно другом мире. Повсюду были развешаны огромные постеры и рекламные плакаты с фотографиями красивых женщин. «Ой…» — тихонько восклицала я, оглядываясь по сторонам и рассматривая прекрасные лица. И я сразу поняла — как поняла в тот момент, когда еще в Могадишо дядя Мохаммед говорил тетушке Сахру, что ему нужна девушка для работы в Лондоне, — вот оно! Вот то, чего я ждала! Вот это действительно мое, это именно то, чем мне хочется заниматься.

К нам вышел Малькольм, поздоровался. Он сказал, чтобы мы чувствовали себя как дома, и дал каждой по чашечке чаю. Потом присел рядом и сказал, обращаясь к Хальву:

— Я хочу, чтобы вы поняли: все, что мне нужно, — это сфотографировать ее. — Он указал на меня. — Я охочусь за этой девочкой больше двух лет. Мне еще никогда не приходилось прилагать столько усилий ради того лишь, чтобы сделать фото!

— Ах, вон оно что… — Я смотрела на него, разинув рот от удивления. — Вот как! Вы просто хотите меня сфотографировать… Вот так? — Я махнула рукой в сторону постеров.

— Именно! — Он энергично закивал головой. — Уж поверьте. Это мне и нужно. — И провел рукой по середине носа сверху вниз. — Мне нужна-то всего половина вашего лица. — Он повернулся к Хальву. — Потому что у нее просто восхитительный профиль.

А я сидела и думала: «Сколько времени пропало даром! Он охотился за мной два с лишним года, а всего за две секунды объяснил, что хочет всего-навсего меня сфотографировать».

— Ну, против такогоя не возражаю. — И тут я встревожилась, припомнив, что происходило раньше, стоило мне остаться с мужчиной наедине. — Но обязательно в ее присутствии! — Я положила руку на плечо подруги, и та согласно кивнула. — Она обязательно должна быть здесь, пока вы будете меня фотографировать.

Он посмотрел на меня с некоторой растерянностью.

— Что ж, ладно… Пусть приходит с вами.

К этому времени я так разволновалась, что едва могла усидеть на стуле.

— Приходите послезавтра в десять часов, здесь уже будет кто-нибудь из мастеров по макияжу.

Мы снова пришли в студию через два дня. Гримерша усадила меня в кресло и взялась за меня, пустив в ход ватки, щетки, губки, кремы, краски, пудры, тыча в меня пальцами и оттягивая мне кожу. Я не очень понимала, что она делает, но все равно сидела тихо, наблюдая за ее странными манипуляциями со всеми этими незнакомыми вещами. Хальву, хихикая, откинулась на спинку своего кресла. Время от времени я поглядывала на нее и пожимала плечами или корчила ей рожицы.

— Не надо вертеться! — остановила меня гримерша.

Чуть погодя она сказала «Ну-ка», отошла немного и, уперев руки в бока, удовлетворенно осмотрела меня.

— Посмотрите в зеркало.

Я поднялась с кресла и взглянула в зеркало. Одна сторона лица у меня совершенно преобразилась: она выглядела золотистой, шелковистой и посветлевшей. Другая половина принадлежала доброй старой Уорис.

— Bay! Вы только посмотрите на меня! Да, но почему вы сделали только пол-лица? — спросила я с тревогой.

— Да потому что он хочет фотографировать только одну половину.

— О-о…

Гримерша проводила меня в студию, где Малькольм усадил меня на высокий табурет. Я вертелась во все стороны, разглядывая затемненную комнату, в которой было полным-полно совершенно незнакомых мне вещей: павильонный фотоаппарат на штативе, мощные лампы, аккумуляторы… И повсюду, как змеи, извивались провода. Малькольм поворачивал меня перед камерой, пока я не оказалась под углом девяносто градусов к объективу.

— Так, Уорис, хорошо. Губы сожми, смотри прямо перед собой. Подними подбородок. Вот так… Чудесно…

Я услышала тихий щелчок, а вслед за ним — громкий хлопок, от которого подпрыгнула на месте. Полыхнули вспышки, яркий свет на долю секунды ослепил меня. Почему-то из-за этого шума и вспышек я почувствовала себя совсем другой. В эту минуту я казалась себе одной из кинозвезд, которых видела по телевизору: на премьерах фильмов они выходили из своих лимузинов, ослепительно улыбаясь прямо в объективы камер. Потом Малькольм вытащил из аппарата лист бумаги и сел, не сводя глаз с наручных часов.

— А что вы делаете? — поинтересовалась я.

— Выдерживаю.

Он жестом подозвал меня к свету и развернул верхний слой бумаги. Прямо на моих глазах на кадре пленки, словно по волшебству, стали понемногу проступать черты женского лица. Он протянул мне квадратик полароида, и я с трудом узнала себя: на снимке была видна лишь правая половина моего лица, но эта Уорис выглядела не как домработница, а как фотомодель. Меня превратили в гламурное чудо наподобие тех, чьи фото украшали переднюю комнату студии Малькольма Фейрчайлда.