Мы ели заячью капусту. Это такая трава, с тремя листочками, кислая на вкус. Целый день скитались по лесу, собирали и ели капусту. Б низких местах было много черники: она цвела. Мы срывали цветки и ели их. Чтоб нас не заметили немцы, мы делали так: одна шла собирать капусту, а две другие сидели в укромном месте. Потом шла другая. Так мы и сменялись.

В отряде мы часто ссорились, а теперь сдружились. Каждая думала о своих подругах.

За несколько дней мы зашли далеко в лес, но не встретили ни одного живого человека.

Нам хотелось пить, а вокруг было грязное болото. Иногда в ямах и выбоинах тускло сверкала мутная, желтоватая вода, в которой плавали какие-то козявки. И мы пили эту грязную вонючую воду.

Труднее всего было ночью. Особенно нас пугали дикие, страшные крики сов. Нам казалось, что где-то вблизи сидят немцы и подают сигналы. Мы подолгу с тревогой вглядывались в темноту.

Когда становилось совсем темно, мы находили сухое место, усаживались на кочку, покрытую мягким мохом, и по очереди отдыхали. Лечь мы боялись: нам казалось, что за каждым кустом кто-то стоит. Спала только Светлана, положив свою голову на наши колени. Я и Тоня тихо шептались между собой.

Однажды Тоня заплакала и говорит:

— Инна, мы здесь без еды и людей наверняка пропадем.

Светлана проснулась и, услышав эти слова, тоже заплакала. Я стала успокаивать их.

— Девочки, плакать и бояться не надо. Мы не пропадем, разыщем партизан.

Светлана перестала хныкать, успокоилась и Тоня. Тогда я сказала:

— Тоня и Света, когда нас поймают немцы, мы должны говорить все одно и то же.

— Что нам говорить? — спросила Тоня.

— Мы убежали от бомбежки в лес. Нас оставили мамы, когда мы уснули в лесу. Партизан мы не видали и не знаем, какие они, — учила я. — И еще не должны выдавать, кто мы такие и кто наши мамы и папы.

Девочки выслушали и согласились. Тогда я сказала:

— Ну, Тоня, повтори, как ты будешь отвечать.

Она повторила. Светлана сказала то же самое. Сначала они путались, забывали, говорили не те слова. Я исправляла, пока они не выучили наизусть нужные слова.

На четвертый день у Светланы начали опухать ножки. Она измучилась и не могла идти.

— Не могу идти, болят ножки, — плакала она и садилась на землю.

Мы брали ее за ручки и вели. Она еле переступала ножками. Часто падала и не хотела подыматься. Мы уговаривали ее, просили:

— Светочка, встань, надо идти.

Когда не помогало и это, начинали угрожать:

— Не встанешь, оставим тебя одну. Тебя съедят волки или поймают немцы…

Она поднималась и с трудом шла. Мы рады были, что не надо ее нести.

Чтоб под ногами не трещало и нас никто не услышал, старались обходить кочки, сломанные сучья и хворост. Брели и с нетерпением ждали, когда кончится блокада.

Потом вдруг со всех сторон началась стрельба. Выстрелы приближались. Пули со свистом пролетали над нашими головами, стучали о деревья и сучья, падали вниз, на землю. Мы плотнее прижимались друг к другу и старались угадать по звуку, куда летят пули. Но все же шли дальше и дальше.

На шестой день, утром, до нас донеслась немецкая речь. Нам стало страшно.

Тоня и говорит:

— Давай спрячемся.

Начали искать укромное место. Увидали кучу суковатых бревен, сложенных одно на другое, между которыми были огромные щели.

— Полезем туда, — сказала я.

Так и сделали. Первой полезла Светлана, потом Тоня, а за ней я. Залезли в самый дальний угол и лежим. Через несколько минут послышался треск сучьев, и сквозь щели мы увидели немцев. Было их много. Держась за руки, они шли медленно, не стреляя, часто повторяя слово «партизан».

Приблизившись, начали заглядывать между бревнами. Мы лежали, затаив дыхание. На наше счастье, немцы нас не заметили.

— Никс партизан! — сказал один из них.

Они ушли, а мы долго еще лежали и дрожали, боясь вылезть. Нам казалось, что немцы где-то неподалеку подкарауливают нас. Светлана тихо прошептала:

— Я боюсь, давайте здесь ночевать…

Мы послушались ее и остались в бревнах на ночь. Но даже тут, в укрытии, не могли заснуть: думали, что немцы придут еще.

Утром вылезли, осмотрелись: все тихо. Есть очень хотелось. Ушли искать заячью капусту. Поели немного и пошли опять.

На восьмые сутки снова послышались выстрелы и крики. Недалеко от нас росла молодая невысокая елочка. Ее густые ветки опускались до самой земли. Пригнувшись, мы добежали до нее, залезли под лапчатые ветки, уселись и смотрим.

Показались первые ряды немцев. Как и тогда, они шли цепью. Скоро приблизились к нам, но на нашу елочку не обратили внимания. Мы думали, что все обойдется, как тогда. Но вышло иначе. Трое полицейских, шедших последними, заглянули под нашу елочку. Увидя нас, заорали: