От девушки не было никаких вестей за все годы фашистской неволи. Стонала прикарпатская земля. Оккупанты при помощи своих наймитов — украинских буржуазных националистов — зверски расправлялись с советскими патриотами. Особенно жестоко мстили они подпольщикам из Народной гвардии имени Ивана Франко, действовавшей на Львовщине. Так, в октябре 1943 года в центре Дрогобыча гитлеровцы повесили рабочего-коммуниста Михаила Васильевича Петрива, а через некоторое время расстреляли трех братьев коммунистов-подпольщиков из села Червоной Летни — Василия, Николая, Ивана Хамандяков и десятки других патриотов, боровшихся за волю и счастье своего народа.

И только в начале мая 1944 года, когда Красная Армия гнала гитлеровские орды с многострадальной галицкой земли, Василий получил долгожданную весточку:

Отвечая на письмо, девушка писала:

Больше писем не было, — наверно, девушка не хотела навлекать на себя подозрений оуновцев, которые прислушивались к разным разговорам, следили, кто с кем переписывается, доносили об этом «украинской полиции».

Не написала Марийка Василию и в первые дни после освобождения Прикарпатского края Красной Армией. Напрасно ждал парень от нее хоть слова.

«Где она? Почему молчит? Что случилось?» — думал он, пробираясь на попутных машинах все выше в горы…

В Тухольку Василий приехал в пору «бабьего лета», когда Верховина наряжается в свои самые яркие одежды. С горных вершин, багровеющих в лучах заходящего солнца, уже повеяло прохладой. У крайней хаты Василий увидел женщину, вежливо поздоровался с ней и попросил напиться.

— Спасибо, — возвращая женщине кружку, сказал он. — Вода вкусная, горная. Такой у нас не напьешься.

— Где это у вас?

— Там, внизу, возле Дрогобыча.

— А что, вы впервые в наших горах?

— Да. Скажите, пожалуйста, где живут Беркуты?

— Юрко?! — почему-то испуганно переспросила женщина и оглянулась.

— Их в Тухольке, наверно, много? — смутился парень. — У него дочь, Марийкой зовут…

— Это пятая хата отсюда. Возле нее смереки растут, — скороговоркой ответила женщина и поспешила прочь.

В хате Беркутов было темно, однако дверь открыта. Василий вошел в сени, черкнул спичкой и постучал. Никто не ответил, и он открыл сам.

— Добрый вечер! — перешагнув порог, поздоровался парень.

— Кто там? — услышал он старческий голос.

— Зажгите свет, а то ничего не вижу. Я к вам.

— Сейчас.

Когда в хате блеснул желтый язычок маленькой керосиновой лампы, Василий увидел широкоплечего седого деда. Старик испытующе оглядел его и, грозно нахмурив густые брови, сурово спросил:

— Вы к кому?

— Это вы — Беркут?

— Да.

— Я — Василий Мазур. Приехал… к Марийке. Где она, скажите, пожалуйста?

— Василий?! — изумился старик. — Тот, о котором она столько рассказывала?

— Марийка говорила обо мне?

Старик не ответил. Неподвижно стоял посреди комнаты, пристально рассматривал гостя. А потом… Потом из блеклых старческих глаз по морщинистому худощавому лицу потекли слезы. Он смахнул их рукой и наконец заговорил:

— Так вот ты какой! Садись. Чего стоишь? Устал, наверно? Как ты добирался к нам в Карпаты? Ведь поезда еще не ходят…

— Попутными машинами. С самого утра выехал.

— Кто тебе указал, где я живу?

— Какая-то женщина из крайней хаты.

— Настунька… — старик опять сник, отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Василия. А потом тихо и грустно объяснил: — Мужа ее бандеровцы повесили. Пятеро ребятишек остались без отца…

— Давно? — Этот вопрос вырвался у Василия невольно, по профессиональной привычке, и парень сразу же понял его неуместность: ведь сейчас это не так уж важно.

Но собеседник ответил:

— Ох сыночек, много горя причинили они нам и при фашистах, да и теперь еще убивают невинных людей. Но чтобы никто не увидел, что у старого Беркута есть дорогой гость, я окна занавешу и дверь на засов закрою, — и он вышел в сени.

— Где же Марийка, вуйку? Почему вы ничего не расскажете о ней? — спросил Василий, когда хозяин вернулся.

Старик тяжело сел на скамью, немного помолчал, а потом обхватил руками седую голову, опустил ее низко и горько заплакал.