Иван отъехал в сторону, сел на скамейку; это было последнеё, что могла увидеть Варя. Затем все: припорешенные снегом елки, высокий резной забор, гирлянды цветных лампочек, люди на коньках и просто «глазеющая» публика — все слилось в непрерывный мелькающий обруч света. А они неслись и неслись навстречу ему, едва скользя коньками по льду, и посторонним казалось, что это не стоит им никаких усилий.

— Да с вами, Варя, можно рекорд поставить, — сказал девушке Борис, едва они, запыхавшиеся, подъехали к одиноко сидящему Титову. — Нужно лишь потренироваться как следует.

— Извини нас, Боря, нам пора, — отвечала ему Варя и взяла Ивана под руку, догадываясь, что творится сейчас в его душе.

Он вряд ли когда-нибудь сказал бы сам Варе о своей ревности к Шарову, но Варя так ласково его спросила, что Титов не вытерпел, признался глуховатым голосом, неуклюже посмеиваясь над собой:

— Черт его знает, что такое, Варенька!.. Стыдно вспоминать…

— Нет, нет, говори! — настояла она, притрагиваясь к его руке.

— Ну ладно, так и быть, послушай исповедь безумного, дурака влюбленного. На третьем круге я уже сомневался, не увлеклась ли ты Шаровым — таким чудесным конькобежцем. Сомневался, однако терпел. На пятом мне представлялось все конченным. Не смейся, Варя! Каково мне было? Мне уже мерещилась твоя свадьба с Борисом, его счастливое лицо и я сам в качестве унылого гостя… И вдруг! Бедный Шаров, как ты его здорово огорошила этим множественным «нам»! Что-то он теперь станет думать о нас?..

— А ничего: поймет, что мы вместе.

— Храбрая моя! — воскликнул Иван и попытался было поцеловать её. Но она вырвалась и побежала.

Иван, поправив на голове пыжиковую шапку, тотчас припустился за Варей, серая шубка которой мелькнула последний раз за поворотом улицы и скрылась. Там, за углом, начиналась наиболеё многолюдная часть поселка. Он бежал, расталкивая прохожих, и вдруг представил себе, как он выглядит со стороны: наверное очень похоже, что стряслась у него какая-то беда. Крикнуть бы во весь голос, что он счастливейший из смертных и догоняет свое быстроногое счастье! Он так и выпалил Варе, схватив её, наконец, за руку:

— Здравствуй, мое быстроногое счастье!

— Здравствуй, здравствуй! — отвечала она вполне серьезно, тяжело переводя дыхание.

«Нет, это не годится, если малейший пустяк и любой человек, как сегодня Борис Шаров, может испортить ему настроение, — думала между тем Варя. — Значит, что же… он не верит мне? А я ему?»

— Я, Варенька, обещаю тебе привыкнуть, и тогда, надеюсь, все пройдет, — оправдывался Титов, неловко улыбаясь.

Она смотрела на него несколько покровительственно.

— А к чему, собственно, привыкнешь? Ко мне? — спросила Варя. — Я не хочу, чтобы ты привыкал. Мне это не нравится… И потом ты обязан верить каждому моему слову, как, разумеётся, и я твоему. Вот мое непременное условие И моя мама говорит, что это первое и обязательное требование при совместной жизни. Да, требование: доверять нужно друг другу, без доверия не проживешь, — убежденно продолжала Варя. — Мама с отцом хорошо жили. Очень хорошо! Вот если бы у нас с тобой так получилось, Ваня!.. Ты знаешь, отец был революционером, а мама не отставала от него ни в чем. Они никогда не заботились, как это делают сейчас Тамара с Белочкиным, о своем мещанском благополучии, о семейном гнездышке со всяческими запасами и припасами… Ты слушаешь меня, Ваня? — спросила Варя Титова, стараясь рассмотреть выражение его глаз.

Они стояли у её дома, и морозец с ветром начинал чувствительно пощипывать нос и щеки.

— Конечно, слушаю, умница моя милая! — отвечал Иван, поднимая воротник Вариного пальто. — Я уважаю твоих родителей, очень уважаю. Глядя на них, найдется и нам о чем подумать… Ты правильно, Варя, говоришь! И вот тебе моя рука в знак того, что не придется тебе краснеть за меня перед твоей мамой. Передай ей это.

— Я знаю. Спасибо… родней мой! — отвечала с чувством Варя, впервые называя Титова этим нежным, задушевным словом,

Возвращаясь с работы после вечерней смены домой, Ирина Фомина увидела просунутое в ручку двери письмо. Она подумала, что письмо от брата, и не взглянув на конверт, беспечно вынула его. И только разлезшись и подойдя к столу, Ирина узнала на конверте расплывчатый почерк Павла. Первым побуждением Ирины было желание постучать соседке в стенку, лишь бы не оставаться наедине с этим страшным письмом. Что там в нем, зачем он пишет? Как много прошло времени с тех пор, когда его письма приносили ей столько радости?..

«Ирина! — прочла она, поспешно разорвав конверт. — Мне многое надо сказать тебе, а бумаге доверить не могу: так не скажется. Прошу тебя о встрече во имя нашего прошлого и нашего сына. Это прошлое свято для меня и живет во мне, несмотря ни на что, верь мне! Отвечай, когда и где можно видеть тебя. Молчание сочту за нежелание встретиться со мной.

Павел Сазонов».

— Павел Сазонов! — машинально вслух повторила Ирина, неподвижно сидя на диване у стола и стараясь дышать как можно ровнеё, чтобы ничем не выдать охватившего её волнения. У неё было такое чувство, будто она сидит перед Павлом и он наблюдает за нею.