Но где же ты, товарищ командир, хризолиновый командор, проклятый потеряшка, товарищ Иванов?!

Вопрос был снят сам собой.

Сразу.

Не успели мы перевалить терминатор (смена интенсивного голубого сияния — приглушенно голубым), как эфир — наш, обычный радиоэфир, а не чоругское гравитационное черт знает что — взорвался. Сей взрыв услышали все. И вопрос, как и было сказано, ушел.

— Говорит звездолет «Левиафан». Терплю бедствие над неизвестной планетой. Аварийный вход в атмосферу. Предполагаю, нахожусь в системе Альцион. Всякого, кто слышит меня, прошу немедленно обратиться в ближайший отдел Глобального Агентства Безопасности. Просто скажите: «По делу товарища Иванова» и передайте эту запись… Попробую покинуть корабль, хотя… Саша, прости за всё.

Это был Иванов. И это была запись. Закольцованное, непрестанно повторяющееся сообщение в треске помех, среди которых терялись отдельные слова и отдельные слова возникали.

— Андрей! — позвал Комачо. — Слышишь?

— Да.

— Координаты взял?

— Само берет, сигнал нечеловеческой силы!

— Орлы! — рявкнул Ревенко. — Румянцев, Сантуш — по координатам, мы с Настасьиным прикрываем в атмосфере, Кутайсов, Разуваев, на орбите! Ниже опорной не опускаться! К исполнению!

Вот такую службу я люблю!

Командир сказал: фас! И я полетел: рвать в лоскуты, сторожить, подсматривать — как пожелаете. Главное: думать не надо.

До «Левиафана» тянули всего четверть часа — на общем фоне мелочи.

Прилетели, глянули. Вай-вай-вай…

Рейдеру досталось — даже писать страшно. Не дай бог, представить себя на месте экипажа!

Кораблик ахнулся о грунт (камень, камень и еще раз камень) со всего маху. С какой высоты, с какой скоростью? Есть разные возможности, то есть были. Но это не главное. Главное: «Левиафан» отлетался. Это был его последний рейд. Не «крайний», как любят говорить пилоты, а именно последний.

Поднять «Левиафан» смог бы лично Господь. Ну или архангел Михаил, наш истребительный покровитель.

Но у парней архистратига нашлись дела поважнее, а Господь… Когда берет крепкая нужда, он именно та инстанция, которая все слышит, но ничего не делает. Так говорил безбожный Ревенко. Гадость для православного, но конкретно в тот момент — абсолютная, фактическая истина.

Небеса, которые выше X-матрицы, молчали, хотя ох как искренне я молился в те минуты!

Я заложил круг.

Картина маслом: рейдер упал на невысокий гребень, который разломил его ровно по линии отсека X-движения.

«Надо же! Вот чудо чудное! Люксоген еще фонит!»

Чудесное вещество сифонило из пробитых танков и, оправдывая свое имя, светило в атмосферу мертвыми огоньками. Нехороший свет. Рейдер угораздило упасть так, что «светород» потек из самой гнусной части судна — из утилизатора шлаков. Отработанный люксоген. Дьявольски радиоактивный. Обещание мучительной смерти.

Бог мой! Сколько же там рентген сейчас?!

Я знал сколько. Много. В легком скафандре гарантированный каюк через пять минут. И никакая больничка не спасет. Вскипевший мозг и мясо облезает с костей — радиационный ожог распоследней степени.

А в радиодиапазоне все неслось и неслось:

— Саша, прости за все!

Нервный был голос у нашего начальника! Ничего удивительного.

Надеюсь, экипаж укрылся в бронированной цитадели, в скафандрах, что дает хоть какие-то шансы на жизнь. Ядовитая атмосфера: метан, аммиак, сера в самом поганом своем исполнении — H2SO4, то есть серная кислота… Да еще и люксоген протек…

Чем же так стукнуло грозу Тремезии? Боевых повреждений на первый взгляд не видно…

— Румянцев, Комета, твою маму! — кричит Ревенко.

— Здесь!

— Приземляйся, братишка.

— Чего?

— Того, что слышал! Приземляйся! Приказываю провести визуальный осмотр! Мне осназ вызывать или что?!

— Принял, выполняю, — без всякой охоты отрепетовал я.

Что-то такое маячило с самого начала вылета. Но была надежда, что минет чаша сия. Пусть бы Сантуш прогулялся — он старенький, ему все равно. А мне бы еще детишек соорудить…

— Давай, Андрей, я покараулю, гуляй спокойно, — сказал мой друг, словно услышав предательские мысли, что, впрочем, было нетрудно.

Километровая громада изломанного и измученного металла. В ней еще жила былая слава. Но это был остаточный фон, которым доступно любоваться ксеноархеологу через тысячу лет, но не мне, который помнил «Левиафан» в активной фазе, когда от его появления и вопля «Игнис санат» в эфире трепетали все коммерсанты Тремезианского пояса!

Но — отставить лишние мысли!

Я нашел ближайший к грунту люк. Им оказался вывороченный с мясом шлюз катапульты. (Вот было бы смешно, если бы мне пришлось лезть в разлом прочного корпуса, через все убойные бэры двигательного отсека!)