Да, Баин-Ширэ следовало изучить!

Я спустился по рыхлым песчаным откосам прямо с главного юго-восточного выступа обрыва, держа направление на далекие нижние промоины. Неторопливо, даже медлительно, я проходил по откосам и конусам, по гребешкам валов и по дну оврагов, замечая различные напластования. Желтые пески, с резкой косой слоистостью, темно-пурпурные и кирпично-красные, реже серые глины то с множеством зеркал скольжения, то с мелкими черными желваками марганца: выступы плит твердого, иногда черного железистого песчаника, ярко-оранжевые пески, белые мергели сменяли друг друга сверху вниз. На склоне купола серых песчаных глин я нашел копытную фалангу — костную основу рогового копытного чехла, несомненно, принадлежавшую панцирному динозавру — анкилозавру. Это была первая находка панцирных динозавров в Азии, и я, подбодренный удачей, ускорил шаг.

Пройдя около двух километров по уклону, становившемуся все более пологим, в направлении на восток-юго-восток от лагеря, я очутился в глубокой и широкой промоине. На обрывистые борта промоины были нанесены гряды покрытого рябью песка. Из песка торчали серые, потемневшие ветки мертвого саксаула.

Центр промоины занимал холмик обнаженного камня — здесь вскрывались самые нижние конгломераты. Холмик окружало сухое русло, подрезавшее его западную сторону, где конгломерат обрывался ступенью в полтора метра высоты. Я взобрался на холмик и сразу же увидел на испятнанной гальками поверхности породы множество щитков черепах. Кое-где из породы торчали куски целых панцирей, кости лап. Между остатками черепах попадались и отдельные кости мелких хищных динозавров, но черепахи преобладали. Они по большей части относились к триониксам — хищным водным, живущим еще в настоящее время черепахам с тонким, покрытым кожей панцирем. Один из триониксов — амида — живет у нас на Дальнем Востоке, в озере Ханка и в реках системы Амура.

Начинало смеркаться. Я заторопился, собирая выветрившиеся из породы кости и закрепляя веточки с белыми тряпицами в щелях камня для указания ценных находок, оставшихся на месте. Сюда необходимо было направить Эглона с рабочими и расковырять как следует этот холмик;. названный мною «черепаховой горкой»…

Пока я возился, стемнело. Кряхтя, я поставил на бровку обрыва сухого русла рюкзак, набитый костями и образцами и весивший больше тридцати килограммов, взвалил его на спину и медленно поплелся наверх. Идти на подъем но песку после целого дня работы было очень трудно. Я старался выбирать грядки и длинные отроги коренных пород, казавшиеся после песка асфальтовой дорожкой. Выбравшись на уровень красных глин, я увидел в последних лучах зари далеко наверху палатки. Затем потухла и заря, только черный обрыв заслонял звездное, чистое небо. Горизонтальная граница звездных огоньков и непроницаемой черноты обозначала верх плато, где находился лагерь. Огня костра не было видно — значит, печки поставлены в палатках, и сегодня можно будет спать с удобствами.

Овраги и промоины стали глубже, идти в темноте по кручам и краям обрывов с тяжелым рюкзаком стало опасно. Поэтому я положил рюкзак на верхушке конуса красной глины, там, где мешок можно было увидеть издалека и забрать утром.

После избавления от двухпудовой тяжести трудный подъем показался приятной прогулкой. Усталый, но очень довольный, я поднимался по крутому песчаному откосу, наслаждаясь звездной тишиной. Склон находился за ветром, и можно было спокойно курить. Я уселся на холодном песке, над глубокой тьмой песчаной котловины, свернул козью ножку, и мысли мои унеслись далеко…

Два выстрела отдались эхом в утесах, заставив меня вздрогнуть. В лагере беспокоились обо мне. Я ничем не мог ответить и поторопился наверх. Морозный ветер ударил в грудь мягким, но мощным толчком, едва я вскарабкался на плато. В обеих палатках сквозь темную ткань виднелся свет. Товарищи уже разлеглись на койках, две свечи стояли, прилепленные на вьючных чемоданах, и около них, подняв очки на лоб, корпел над дневниками Громов, В печке бодро шумел огонь, и приятное тепло насыщало воздух палатки, пахнувший пылью. Пыль заметным желтым туманом клубилась в свете огарков — палатку жестоко трепал ветер. Хлопание полотнищ то ослабевало и принимало правильный ритм, то вдруг усиливалось, и тогда казалось, что гигантский зверь трясет утлое наше обиталище, трясет неровными и злобными рывками. Койка мне уже была поставлена. Я развернул спальный мешок, расстегнул ватник и принялся за чай. Поговорив немного о впечатлениях дня, я подбросил саксаула в печку, достал карандаши, нож и записные книжки — впечатления и наблюдения ждали своей записи. Пламя свечей трепетало, неровные блики света бежали по бумаге, мешая вычертить план и сообразоваться с масштабом. Светлая голова Громова склонялась к свече совсем близко, напротив меня…

Я распрямил уставшую от неудобной позы спину, Громов тоже откинулся назад и взялся за трубку.

— Знаете, Валерьян Иннокентьевич, я нашел как будто пустынные многогранники в главном костеносном горизонте, — сказал я. — Похожи на гобийские. Значит, это было в конце мелового периода, когда в бассейны попадал обломочный материал непосредственно от подножия горных хребтов…

— Что же, возможно. Я тоже нашел многогранник в том же горизонте. Вот он! Конечно, может быть тут и случайное совпадение. Но приближение горных кряжей к границам осадочных бассейнов несомненно. По-видимому, в Баин-Ширэ мы нашли высокие и поздние горизонты мела!..

Шумел вдали ветер, переходя поблизости в злобный свист, шуршал летящий песок, грохотала палатка, скрипели шесты в соединениях, лязгала и визжала печная труба — все эти звуки сливались в многоголосый хор назойливого мажора. Глубокая морозная ночь царила кругом, маленький лагерь непробудно спал. Лавина могучего ветра катилась с запада, начисто обдувая край обрывистого плато. Только две палатки составляли маленький живой мирок, и в одной бодрствовали двое ученых. Тепло и свет, заключенные в хрупком матерчатом домике, здесь казались чудом, человеческим волшебством посреди громадной, холодной и пустынной местности. И поэтому необыкновенно возрастало ощущение ценности этого простого уюта. Свет и тепло… В городе мы их обычно не замечаем — это элементы нашей нормальной жизни. Но здесь они приобретают иное, гораздо большее значение. Очень хрупкой кажется жизнь без света и тепла в морозной и бурной гобийской ночи!

Ветер бушевал всю ночь и нисколько не ослабел утром. Я вышел из палатки, щурясь от яркого солнца, и остановился в восхищении. Конусы и купола красных глин внизу обрыва неистово рдели в солнечном свете, приняв необыкновенно яркий пурпурный цвет не то что теплого, а совсем горячего тона.

Эглон направился извлекать найденные вчера остатки черепах, а мы, геологи, продолжали изучение месторождения. Осмотреть такой большой разрез в короткий срок — немалый труд. К концу дня мы уже выяснили в общих чертах образование костеносных слоев и располагали всеми необходимыми для оценки месторождения данными. Интересными оказались находки песков с халцедонами в середине разреза. Наличие этих песков говорило о происшедшем во время отложения толщи Баин-Ширэ размыве базальтовых покровов, залегавших в средней части меловых пород и, следовательно, о глубоком перемыве последних.