Шрифт:
Наш номер находился на втором этаже отеля и выходил окнами на деревенские домики, разбросанные тут и там по-над замерзшим озером; сразу за деревней высились заснеженные, приспособленные под горнолыжный спуск горные склоны, массивные и гладкие, напоминающие контуры огромного, заваленного одеялами тела: вверх по склону тянулась паутинка фуникулера и упиралась в стартовую площадку санной трассы. Не самый адекватный, как мне показалось, фон для транснациональных деловых переговоров. Впрочем, как совершенно справедливо заметил Артур, я ровным счетом ничего не смыслил в нравах высших финансовых эшелонов. Я медленно оделся, размышляя о том, чем сейчас может быть занят мой невидимый работодатель. Приехал он уже или нет? Метрдотель сказал, что гостиница переполнена. Если судить по тому единственному — мельком — взгляду, который нам вчера удалось бросить на собравшихся в большой обеденной зале к ужину постояльцев, их тут должно было быть несколько сотен.
Куно присоединился ко мне за завтраком. Его костюм был скрупулезнейшим образом выдержан в неформальной манере: серые фланелевые брюки, блейзер и вязаный галстук цветов его родного оксфордского колледжа.
— Надеюсь, вам удалось как следует выспаться?
— Благодарю вас, вполне. А вам?
— Нет, не очень вполне, — он улыбнулся, сконфузился и даже слегка покраснел. — Не важно. В ночное время у меня было кое-что почитать, вы понимаете?
Стыдливо зардевшись, он показал мне обложку книги, которую принес с собой. Называлась она «Билли, потерпевший кораблекрушение».
— Хорошо написана? — спросил я.
— Я нахожу, что одна глава очень милая…
Впрочем, прежде чем я успел выслушать пересказ содержания очень милой главы, появился официант и прикатил на маленьком столике с колесиками наш завтрак. Мы тут же вернулись к нашей исходной манере: застенчивые новобрачные.
— Могу я предложить вам немного сливок?
— Самую малость, пожалуйста.
— Так будет в самый раз?
— Благодарю вас, очень мило с вашей стороны.
Голоса наши звучали до того нелепо, что я готов был рассмеяться. Мы были похожи на парочку второстепенных персонажей, которых выводят в первом акте на сцену, чтобы завязать разговор и тем самым подготовить появление главного действующего лица.
К тому времени как мы закончили завтрак, огромные белоснежные склоны уже кишмя кишели крохотными фигурками: одни, закладывая лихие пируэты, с проворством стрекозы скользили вниз, другие запинались и катились кувырком, как покалеченные муравьи. На замерзшую поверхность озера высыпали десятки конькобежцев. В центре огороженного канатами квадрата нечеловечески проворная фигурка в черном трико выделывала чудеса акробатики на радость собравшейся вокруг публике. Наиболее активные из постояльцев, обрядившись в рюкзаки, альпинистские башмаки и вязаные шлемы — этакие солдаты из казарм класса люкс, — отправлялись в долгие и опасные восхождения на главные здешние вершины. И то здесь, то там, среди великой этой армии, виднелись раненые, которые, кто опираясь на палку, кто с рукой на перевязи, брели по снегу неровной походкой выздоравливающих.
Внимательный, как обычно, Куно вбил себе в голову, что он непременно должен научить меня кататься на горных лыжах. Я бы с удовольствием поизмывался над собой сам, но все мои попытки избавиться — и по возможности ненавязчиво — от его опеки успехом не увенчались. Это была его прямая обязанность; возражения не принимались. Итак, мы провели на склоне для начинающих два унизительных и потных часа; я оскальзывался и спотыкался, Куно подхватывал меня и давал полезные советы. «Нет, извините меня, но это снова не слишком правильно… вы держите себя в слишком скованной манере, вы понимаете?» Терпение его, казалось, не ведало границ. Я тоскливо мечтал о ленче.
Часам к одиннадцати неподалеку от нас появился некий молодой человек, лихо промчавшийся между новичками. Он остановился и стал смотреть на нас; должно быть, его забавляла моя откровенная неловкость. Его присутствие выводило меня из себя: я аудитории не заказывал. Отчасти по случайности, отчасти намеренно я заложил в его сторону крутой вираж, когда он меньше всего ожидал от меня чего-то подобного, и сбил его с ног. Мы оба рассыпались в извинениях. Он помог мне подняться на ноги и даже принялся сбивать с меня снег, прямо рукой.
— Позвольте… Ван Хорн.
Его поклон, его лыжи, да и вообще весь его облик, были настолько отточены и по-мужски суровы, что, казалось, он только для того мне и представился, чтобы тотчас вызвать на дуэль.
— Брэдшоу… очень рад.
Я попытался передразнить его манеру и тут же грохнулся лицом вперед в снег; на сей раз меня поднял сам Куно. Я представил их друг другу — в несколько менее формальной манере.
После этого маленького происшествия у Куно, к моему немалому облегчению, желания наставлять меня и воспитывать изрядно поубавилось. Ван Хорн был высокий светловолосый юноша, красивый на этакий суровый викингский манер; впрочем, он изрядно подпортил собственную внешность, сбрив большую часть волос. Наголо выбритый затылок обгорел на горном солнце до истошно-алого цвета. Ван Хорн сказал нам, что проучился три семестра в Гамбургском университете. Застенчив он был до чрезвычайности и густо краснел всякий раз, как Куно с улыбкой и ненавязчивым полупоклоном к нему обращался.
Ван Хорн умел делать разворот, который страшно заинтересовал Куно. Они удалились на некоторую дистанцию, чтобы один смог как следует его продемонстрировать, а другой — попрактиковаться. А вскоре пришло время обедать. По дороге к гостинице молодой человек представил нас своему дядюшке, энергичному толстячку голландцу, который с поразительным мастерством выписывал фигуры на льду. Старший г-н Ван Хорн представлял собой разительный контраст с мрачным замкнутым племянником. В глазах у него прыгали веселые огоньки, и он, казалось, был страшно рад познакомиться с нами. Лицо его загорело до цвета старой дубленой кожи, а еще он был совершенно лыс, носил бакенбарды и маленькую остроконечную бородку.