— Что-то не чувствуется в ваших словах оптимизма?

— Я боюсь, что институт и опытный завод не выживут, а название НПО "Автоматика" останется лишь в истории…

Мы разминулись на несколько лет. Судьба забросила в Миасс, там я сразу же поехал в Минералогический музей, чтобы познакомиться с уникальной коллекцией, но Коротеева не застал: он уехал в Екатеринбург, где возглавил новый институт, а тут оставил лишь добрую память о себе да и любимую дочь, которая пошла по стопам отца, то есть, как и он, начала служить науке.

О Коротееве и его директорстве рассказывал мне профессор Чесноков. Борис Валентинович стал Демидовским лауреатом, и это было поводом для обстоятельного с ним разговора, плюс к этому он прослужил в Ильменском заповеднике много десятков лет, и знал о его судьбе почти все, в том числе объективно оценивая роль всех его руководителей. На мой вопрос: "Чем вы гордитесь?", он ответил весьма неожиданно:

— Прежде всего тем, что мне удалось некоторое время поработать с Виктором Алексеевичем Коротеевым. Сюда мы попали все по-разному, были в основном молодыми, пожалуй, я был самым старшим, но атмосфера была создана директором великолепная. И в творческом плане, и в общественном. В частности, все сейчас любуются зданием института, музеем Ильменского заповедника. А ведь все это мы сделали собственными руками!.. Утром Коротеев заходит в сапогах, рукавицах, телогрейке и говорит: "Пошли!" И мы шли работать строителями и штукатурами… Честно говоря, нашлось несколько человек, которые отвечали, мол, они работники Академии наук и предоставьте им соответствующие условия… Этих людей, конечно же, нет здесь. Никто их не выгонял, просто сами ушли. Так что я благодарю судьбу, что оказался в этом коллективе…

При нашей встрече с академиком Виктором Алексеевичем Коротеевым я рассказал ему о том, что его в Миассе помнят, любят, всегда ждут.

— Эта любовь взаимная, — улыбнулся он. — При любой возможности я стараюсь бывать в заповеднике, все-таки там прошли лучшие годы жизни… Впрочем, Ильменский заповедник и институт — это уже зрелость, и в определенной степени попал туда я случайно…

— В таком случае начнем "от печки": чем вы гордитесь — я имею в виду вашу область науки?

— Очень непростой вопрос, и отвечать на него сложно. – Почему?

— У каждого достижения в науке есть истоки, и о них обязательно нужно сказать…

— …В таком случае я обязан спросить: почему именно горные науки?

— Мне всегда везло… Я закончил школу в небольшом городке на Волге — Чапаевске, знаменитом тем, что там производилось и уничтожалось химическое оружие. Там я прожил 16 лет, закончил школу и уехал в Томск, чтобы поступить в вуз.

— Почему именно Томск?

— Этому мои друзья всегда удивлялись, а на самом деле это и есть "везение"! Ведь можно было поступать и в Казани, и в Свердловске, но только в Томске была специализация "вулканология", которой я бредил с детства.

— Странно… Насколько мне известно, вулканов на Волге нет…

— Но буровые были! И мы, мальчишки, смотрели, как рождаются скважины. Было очень интересно узнать, что там, в глубине… Но все-таки в моей судьбе решающую роль сыграла учительница. Она приехала из Томска, преподавала у нас географию. Она заметила, что трое из нас — я, мой приятель и одна девушка — мечтают стать горняками, а потому сразу же сказала: "Хотите получить хорошее образование, поезжайте в Томск!" Мне повезло, что я поверил своей учительнице. Школу я закончил с медалью, и хотя опоздал к началу экзаменов, все-таки поступил. Правда, был принят условно — без стипендии, без общежития. Тогда конкурс был страшный… Я спросил у декана: "А как же мне жить?" Его ответ запомнил навсегда: "А разве вам старшекурсники лопаты не передали для разгрузки угля!" Те лопаты, действительно, были отличные: удобные, ручки от студенческих рук отшлифованы…

— Не оставили на память?

— Нет, передал через год новым первокурсникам, а мозоли на ладонях еще много лет не сходили. Правда, потом новые появились, но это уже на практиках, в экспедициях. После 59-го года поработал в разных местах, стал уже старшим геологом на золотом руднике в Мариинской тайге. Туда и получил направление, хотя дипломная практика была не "золотая" — я был на трассе Абакан-Тайшет. Там вели съемку, открыли одно месторождение, потом два года его осваивали… Но вскоре мне опять повезло: меня отозвали в Свердловск, где расширялся Уральский филиал Академии наук СССР, и нас, молодых специалистов с производства — всего сорок человек, собрали для "усиления" науки Урала. Нам дали право выбора, и я осуществил свою детскую мечту — начал заниматься палеовулканизмом.

— Действительно, везение!

— Это и сейчас не всем понятно, а тогда тем более — рождалось новое направление в науке, и совсем неясно было, куда оно приведет нас. Впрочем, мы сразу же отправились на конференцию в Ереван, где наш шеф сделал доклад об остатках "вулканических построек" на Урале. Никто, конечно же, не поверил этим данным…

— Какие вулканы на "седом Урале"?!

— Именно так и воспринималось все, хотя в литературе лавовые потоки описывались задолго до наших начинаний. Так что можно сказать, что шло новое открытие хорошо забытого старого. Наша группа постепенно росла, началось создание лаборатории. Все шло в больших трудностях, так как речь шла о нечто непонятном и "никчемном". Однако мы упорно шли вперед, так как знали: только в борьбе рождает все новое и нужное. Если все благополучно, то чаще всего успех так и не приходит.