— О, естественно... Я вовсе не думаю...

Я поднял руку и, когда она умолкла, быстро сказал:

— В банковской структуре я посредник, и в Лондоне мой банк считается инвестиционным банком. Моя работа заключается в обеспечении возможностей направления сбережений в долговременные инвестиции, в интересах как пользователей, так и инвесторов капитала. Позвольте привести пример. Если бы я не встретил вас, мой интерес к потенциалу косметической промышленности мог бы возникнуть только в том случае, если бы ко мне явился один из ведущих промышленников страны, скажем, сэр Уолтер Мэлчин, и сказал, что намерен вложить капитал в косметическую промышленность — ему нужны дополнительные средства для финансирования этой программы. Я изучил бы его промышленную структуру, исследовал потенциальный рынок продуктов, которые он намерен производить, рассчитал бы риск и разработал бы наилучшую стратегию предоставления ему денег, если бы решил ему помочь. Потом, с целью увеличения капитала, я подготовил бы эмиссию ряда ценных бумаг, подумал бы о том, где и как их продавать и какими они должны были бы быть. Затем, поскольку все происходило бы в Англии, я застраховал бы эмиссию и распределил акции среди брокеров для продажи публике. В Америке процедура иная, там преобладают синдикаты, и как оптовая, так и розничная продажа ценных бумаг происходит в гораздо более значительных масштабах... Ну, а теперь вернемся к случаю с вами. Вы не сэр Уолтер Мэлчин. Возможно, я не смог бы выпустить акций такой незначительной, маленькой компании, не имеющей сколько-нибудь определенной репутации на рынке. Деньги, которые я вам предоставляю, это деньги не из моего собственного кармана, и единственным основанием для вовлечения банка в это дело вообще является приобретение вами определенного положения в коммерческом мире в качестве клиента учреждения на Милк-стрит, шесть. Ясно ли я излагаю? Хорошо. Теперь вы, возможно, в состоянии понять, почему я не только считаю неуместной вашу критику, но и вынужден требовать полного согласия.

— А я считаю вашу позицию невыразимо высокомерной! — выкрикнула Дайана почти в слезах от того, что ее так грубо поставили на место, — и ваше покровительственное пренебрежение не только недальновидно, но и опасно для вас самого! Как вы осмеливаетесь говорить мне такие вещи! Вы никогда не допустили бы этого, будь я мужчиной!

Это было невыносимо. Я больше не мог удержаться от резкости.

— Уж не прелюдия ли это к некоему панегирику очаровательной суфражистки?

Я задал этот вопрос с улыбкой, но если я думал, что этим смягчу впечатление от них, то я ошибся.

— Как вы смеете называть меня суфражисткой! — вспыхнула Дайана, забыв про свои слезы, и ее гнев показался мне совершенно несоразмерным моему достаточно спокойному замечанию. — Я вовсе не обезумевшая политическая фанатичка! Я женщина, вынужденная зарабатывать себе на жизнь, и полагаю, что ко мне нужно относиться с уважением, а не снисходительно считать меня человеком второго сорта!

— Я вполне готов относиться к вам со всем уважением, на которое способен, — спокойно проговорил я, — но вы должны его заслужить. Нечего устраивать сцены только из-за того, что я угрожаю вам вмешательством опытного американского менеджера. Пока вы ведете себя как ребенок, я вынужден относиться к вам как к ребенку, и относился бы так независимо от того, к какому бы полу вы ни принадлежали, будь вы мужчиной, женщиной или даже гермафродитом. А теперь будьте взрослой, будьте умницей и помолчите. И не пора ли нам спать?

Воцарилась какая-то страшная тишина. Я в отчаянии думал, что она разразится слезами на всю ночь. Но она, как обычно, восхитила меня своей непредсказуемостью. Она тихо рассмеялась.

— Мне так нравится американский слэнг! — проговорила она. — Возможно, этот американский менеджер сможет в конце концов меня чему-то научить.

— Позвольте же продолжить ваше обучение мне, пока он не приехал...

Мы улеглись в постель. Эта ночь была самой лучшей из проведенных нами вместе. Засыпая, я тешил себя мыслью уехать до конца недели на автомобиле в Мэллингхэм сразу же после нашего визита в гостиницу «Линкольн».

Утром мне пришлось признать эту идею неосуществимой, но я подумал, что после приезда Хела Бичера мне удастся вырываться из Лондона чаще и я смогу целый месяц проводить уик-энды в Мэллингхэме и вернуться в Нью-Йорк в конце июля или в начале августа. Мысль о Нью-Йорке в августе бросала меня в дрожь. Август мы обычно проводили в Бар Харборе, но насколько приятнее было бы остаться в Мэллингхэме! Может быть, написать Сильвии, что я решил провести летние каникулы в Европе... Но тогда неизбежно придется предложить ей приехать ко мне. Нет, выбора не было. Я должен быть дома в последнюю неделю июля, разобраться в делах фирмы «Уиллоу энд Уолл» и, как обычно, отправиться с женой в штат Мэн.

На этот уик-энд я вернулся в Мэллингхэм.

Мне пришлось проработать весь субботний день, но в семь часов я отправился на север по Ньюмаркитской дороге и к полночи был снова в Северном Норфолке. В столовой горели свечи, на столе были холодная жареная индюшатина и хлеб домашней выпечки. Одетая, как у Диккенса, в длинное черное платье, меня ждала Дайана.

— Шампанское охлаждается в Мэллингхэмском озере, — сказала она, когда мы расцеловались, и мы спустились к причалу с лодками, чтобы извлечь бутылку из воды. Поддавшись порыву, я предложил прогулку при луне под парусом, но, поскольку лодка могла бы опрокинуться от наших занятий любовью, мы вернулись в дом, чтобы должным образом завершить очередную встречу.

Потом я увез ее с собой в Лондон, и мы ходили в театр, где посмотрели самый выдающийся спектакль летнего сезона — возрожденную постановку пьесы Пайнеро «Вторая миссис Тэнкерей», и ad nauseam[8] обсудили исполнение Глэдис Купер; посмотрели и новую комедию Эдны Бест, которая мне не понравилась, и провели много счастливых часов за спорами по поводу значения произведений Джорджа Бернарда Шоу. Устав в конце концов от такой легковесной интеллектуальной деятельности, мы обратились к спортивным событиям сезона. Я купил за тридцать гиней ложу на Ройял Аскот[9], и мы увидели, как знаменитая лошадь Золотой Миф выиграла как Золотую вазу, так и Золотой кубок.

Однако еще до конца июня имя Дайаны появилось в колонках светской хроники английской прессы. Мы отправились на машине в Уимблдон, где на Новом стадионе должен был начаться чемпионат по теннису, и, хотя почти непрерывно шел дождь, в половине четвертого сам король в королевской ложе трижды грациозно ударил в гонг, возвещая открытие чемпионата. Я не ожидал, что в присутствии короля обратят внимание на нас, но какой-то предприимчивый журналист узнал меня и спросил у О'Рейли имя сидевшей со мной леди. Зная, что я никогда не возражал против беглого упоминания обо мне в прессе, О'Рейли удовлетворил его любопытство.