– Комната Айрин слева от твоей, - произнесла Данфейт.
– Там тоже есть выход на эту террасу.

Она ждала, что он скажет что-нибудь в ответ, но он молчал, будто этот факт его совершенно не касался. Данфейт ощутила его дыхание на своей шее и закрыла глаза, чтобы дождаться прикосновения теплых губ.

– А где твоя комната?
– спросил Кимао, не предпринимая никаких попыток, для дальнейших действий.

– Справа от дома есть двухэтажная пристройка. Там живу я.

– Меня мучает один вопрос и я не нахожу в себе сил промолчать и не задать его.

– Я слушаю.

– Почему ты сожгла свои портреты?

Данфейт выдохнула и открыла глаза, разглядывая узоры на ковре под ногами.

– Отец рассказал вам.

– Потому что она оставила их на полу в подвале?

Он говорил шепотом и голос его пробирал до самых кончиков пальцев. В этот момент, при упоминании истории давно пройденных лет, ее должен бы обуять гнев, но эта дрожь в пальцах и шепот, проникающий в ее кожу с его дыханием, заслонили собой все отрицательные эмоции, оставив только покой и трепет на сердце.

– Она не просто "оставила их в подвале", - так же тихо прошептала Данфейт.
– Она свалила их друг на друга на полу, поцарапав рамы и краску на полотнах. А потом она не закрыла за собой дверь и за ночь воздух в помещении прогрелся. Прогрелся настолько, что с холодной трубы начал капать конденсат. Я вернулась домой только на следующий день. Ми намекнула мне, что стоит заглянуть в подвал. Когда я нашла свои портреты, от них мало что осталось. И тогда я приняла решение довести дело до конца. Вот так, я сожгла работы Джонатана Сирии, который все эти годы из нас двоих рисовал только меня.

– Только тебя?

– Да. Айрин рисовать он отказался, сославшись на то, что устал от обыденной красоты. Мое же лицо ему показалось "интересным". Я посчитала, что мне оказана честь. Что еще я могла подумать в пять лет? А потом я действительно приняла его слова за комплемент. Он никогда не называл меня "красивой". Он говорил: "Ты интересна, глядя на тебя, я вижу лицо, а не маску". Отец полагает, что я не знала о последней работе Сирии. Но это я позировала Джонатану в течение двух часов, что, как ты сам понимаешь, для меня - настоящее испытание. Самое смешное, что отец бережет ее не потому, что сетует за единственный мой портрет. Нет. Эта картина - последняя работа руки Сирии, и, полагаю, она стоит целое состояние.

– В каждом поступке отца ты ищешь какой-то подвох. Это - не правильно. Почему ты не подумала о том, что он просто дорожит этой картиной?

– Поэтому что он произвел оценку полотна.

– И во сколько тебя оценили?

– Ми сказала, что на сто тысяч акроплей.

Кимао приподнял брови и улыбнулся.

– Я бы дал больше.

– Неужели, - прищурилась Данфейт и обернулась к нему.

– За тебя на этом полотне - да.

– Кимао, ты заигрываешь со мной?
– произнесла Данфейт и, почему-то, улыбнулась.

– Да, - ответил зрячий и посмотрел на нее.

– Не люблю флирт. Это - пустые слова, за которыми не кроется ничего, кроме обмана.

Кимао провел пальцем по ее щеке и спустился на подбородок, приподнимая ее лицо и заставляя смотреть прямо ему в глаза.

– Я знаю, что мерой для тебя являются поступки. Еще я знаю, что ты благодаришь только за искренне свершенные дела. Ты прямолинейна, упряма и эмоциональна. И ты гордишься этими качествами, хотя Ассоциация не считает их положительными. Я тоже горжусь ими.

– И ты больше не злишься на меня?

– Этого я не говорил, - покачал головой Кимао и провел пальцем по ее губам.

Данфейт распахнула их и потянулась к нему, но он отрицательно покачал головой и усмехнулся.

– Если я поцелую тебя сейчас, это будет означать, что я смирился с тем, что ты готова скрывать от всех наши отношения. А я не смирился, и продолжаю настаивать на своем.

Данфейт склонила на бок свою голову и улыбнулась:

– Спасибо, - прошептала она, прикусывая свои губы.

Кимао не понял, за что она поблагодарила его. Но матриати смотрела на него с таким воодушевлением, что он сам начал гордиться своей непреклонностью в этом вопросе. Ей важно знать, что он "против". Для нее имеет значение его взгляд на происходящее и нежелание мириться с ее страхом быть отвергнутой собственным отцом из-за него. Только сейчас он прикоснулся к понимаю мира своей женщины и смог, кажется, узреть то, что для всех остальных останется тайной. Она - ребенок, который стремиться к пониманию и любви, но который так и не обрел их в месте, где родился.