Ритка пожевала немножко и откинулась на диванную подушку. Потом сказала:

– Вот так-то Владик, такие дела.

Что это значит, Ладька не понял, но на всякий случай жевать перестал. Ритка помолчала, затянувшись тонкой сигаретой с золотым ободком, а потом произнесла:

– Не понимает меня твой отец, Владик. – А потом еще раз по слогам: – Не пони-мает.

Ладька замер – на откровения он как-то не рассчитывал.

– Ну не могу я сейчас рожать, понимаешь? Ладька кивнул.

– Не могу, да лет мне не мало, не девочка, но впервые появился какой-то шанс, пусть крошечный, но шанс, понимаешь?

Ладька в волнении сглотнул слюну и опять послушно кивнул. Первый раз взрослый человек доверял ему свою, да еще какую важную тайну!

– Вот такие дела, Владик. А он ничего слушать не хочет. Он не понимает, что я прежде всего артистка, а уж потом все остальное. А он не понимает, говорит, что ему дико все это слышать. – Ритка горько усмехнулась и помолчала. – Не понимаю, что ему еще надо? Есть же у него один сын – ты, правда?

С этим нельзя было не согласиться. И Ладька опять, как болванчик, кивнул.

– Ладно, иди, – негостеприимно закончила Ритка. Она встала, всхлипнула и ладонью стерла потекшую тушь.

Через неделю отец зашел к ним с матерью. Принес вафельный торт и деньги в конверте, сел и замолчал.

– Чаю хочешь? – спросила мать. Он кивнул. Ладька тоже пристроился, выпил две чашки чая с вафельным тортом, а потом ушел к себе – делать уроки.

Сначала родители молчали, а потом начали вполголоса говорить – сперва отец долго, сбивчиво. Мать молчала. Потом заговорила мать, Ладька слышал обрывки ее фраз:

– А ты что хотел? Так не бывает, любишь – терпи. – И еще что-то в этом роде.

Потом отец спросил:

– Ну скажи мне, что это за женщина, которая не хочет иметь детей?

– Женщины разные бывают, – уклончиво ответила мать.

А потом Ладька уснул.

Беда с отцом стряслась спустя полтора года, в Рязани, куда он поехал в командировку на опытный завод. «Уазик» врезался в столб – водителя занесло на скользкой после дождя дороге. Водитель и пассажир на переднем сиденье, главный инженер завода, погибли сразу. Отец выжил, но повредил позвоночный столб, и было еще много всего – да что говорить.

Привезли его в Рязанский военный госпиталь, там были лучшие специалисты – помог завод. Мать с Ладькой выехали в тот же день, как узнали о случившемся. Мать говорила с врачами, спорила, ругалась, но от нее не отмахивались. Ритка-балерина приехала через неделю – у нее были спектакли. Она громко, навзрыд, рыдала в коридоре больницы, причитала, подвывала – в общем, раздражала всех, а толку никакого. В палату к отцу заходить боялась, вцепившись побелевшими пальцами в халат врача. Мать ей сказала, поморщившись, жестко: «Лучше уезжай побыстрей». Она оказалась сговорчивой и уехала тем же днем. Через месяц отца перевезли в Москву, в Бурденко, мать взяла отпуск и жила практически в больнице. Ладьке вечерами сухо докладывала: динамики нет! Ладька не понимал, что это, но точно чувствовал, что плохо.

Потом мать повеселела и сказала, что отец заговорил и заработала правая рука, и еще, что это очень и очень большие сдвиги. И слава Богу, динамика уже положительная. От этой вот динамики, как понял Ладька, теперь и зависела дальнейшая отцова жизнь. Когда он пришел к отцу, то сразу его не узнал – отец был похож на сморщенного старичка, но Ладьке он обрадовался и долго его гладил по руке. Мать кормила его с ложки киселем.

Вечером, когда Ладька уже почти засыпал, клюя носом над «Графиней де Монсоро», он услышал в комнате матери приглушенный разговор. Вылезать из-под одеяла страшно не хотелось, но любопытство взяло верх, и Ладька тихонько подкрался и осторожно приоткрыл скрипучую дверь. В комнате за столом сидели мать в старом байковом халате и Ритка тоже в халате, похожем на стеганое одеяло.

Ритка плакала, что-то доказывая, стучала длинным ногтем по столу. Мать отвечала ей резко и сурово, но все это почти шепотом. Разговор их был яростный и горячий, и те обрывки фраз, что услышал сонный Ладька, не объяснили ему ничего. Правда, ему показалось, что Ритка просит у матери прощения и повторяет без конца одну и ту же фразу, что чего-то она не может сделать, и еще просит мать не губить ее молодую и несчастную жизнь.

Наконец их спор утих, и мать сказала, что она ставит одно условие, чтобы ее, Ритки, в их доме больше не было.

– Меняйся, съезжай, – говорила решительно она. Из больницы отца перевезли к ним.

– Теперь мы будем с тобой в одной комнате, сын. Бывшую Ладькину комнату оборудовали всю под отца – стул с дыркой посередине, кровать со съемной доской – чтоб ночью не упал, резиновые ремни, чтобы отец мог самостоятельно на этой кровати садиться, и еще маленькая шведская стенка – для лечебной физкультуры. Теперь мать приходила с работы и, выпив чаю, занималась с отцом: заставляла сжимать и разжимать резиновые мячики, делала отцу массаж, разводила черное вонючее мумие, настаивала травы в банках. Брила отца, мыла в старой желтой коммунальной ванне. Через год отец уже ходил потихонечку с палочкой по длинному коридору. Настроение у него улучшилось, теперь он подолгу курил с соседом Петровичем на кухне и нетерпеливо ждал с работы мать. Во время ужина он старался сказать что-то остроумное, торопился неловко помогать матери убрать со стола и почему-то часто повторял материно имя – «Лида, Лида». И еще приезжали к отцу его коллеги с завода, долго с ним о чем-то говорили, и после их ухода отец был очень возбужден и даже плакал, приговаривая: