– Я никогда не роюсь в твоих карманах, – обиженно говорила она. Она искала не деньги (это ему и так понятно, зачем говорить об этом, морщился В.), она искала следы других женщин. Она не совала рук в карманы его брюк, это не в ее правилах, у нее тоже есть принципы. Она поднимала их за штанины, там, где у некоторых из них имеются потрепанные манжеты, а у некоторых – просто потрепанная брючина (она намекает, что могла бы устранить эту неполадку, подшив полоску из специальной плотной ткани). Придерживая уголки брючных карманов, она вытряхивала их содержимое на кровать.

То, что она не запоминала взаимосвязь карманов и вытряхнутых из них вещей, скорее говорит в ее пользу, отметил про себя В., но эта мысль и стала роковой – он испугался, что ищет повода не прекращать ставшего привычным хода дел, ленится выйти из колеи, в которой не хочет катиться всю жизнь. Он ушел.

Самая трагическая ошибка, которую может сделать женщина, это осквернить мужские брюки, стяг мужской независимости, деловитым прикосновением к ним.

Казалось, конфликт с Островом Пингвинов был предотвращен благодаря трезвости Баронессы и прогалльским сантиментам Б. Казалось.

Б. позвонил в понедельник и сообщил, что он и А. не смогут прийти в следующие выходные, так как должны вместе выполнить одну небольшую, но весьма заманчивую работу. Во вторник В. сообщил, что он чрезвычайно занят в следующие выходные. В среду Я. и Баронесса переглянулись между собой, и в тот же день Баронесса заказала на четверг два билета в Париж.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в эти выходные Париж будет наводнен подрывными элементами, сомнительными агитаторами и пламенными провокаторами народных масс.

И точно, в пятницу полнеющий господин, похожий в своей турецкой кожаной куртке сразу на нескольких еврейских комиков, и его не лишенная приятности спутница лет не то тридцати, не то сорока, в легкой голубой куртке-пальто, поднимались в лифте Эйфелевой башни, ведя беседу о том, с какого уровня лучше виден город Париж. Господин в куртке, рассуждая, выкладывал, казалось бы, вполне банальные и очевидные аргументы, говоря, что если забраться очень высоко, то развернувшаяся панорама будет потрясающе широка, но детали на широкой панораме естественным образом покажутся мелкими, а если опуститься пониже, то обзор скукожится, зато даже каждую букву рекламы собачьего корма можно будет прочесть без труда. Не вполне понятно, почему именно собачья еда пришла на ум еврейскому комику. Его подруга согласно кивнула, укрывая от ветра голову белым пушистым шарфом. Было очевидно, что она не склонна без необходимости подвергать сомнениям рассуждения своего спутника, а прохладный ветер, видимо, отбил у нее желание интересоваться источниками его ассоциаций. Собачий корм так собачий корм...

Через час или чуть меньше эта пара, явно не терявшая времени зря, уже поднималась на борт прогулочного катера, отправлявшегося на обзорную прогулку по Сене, а на Эйфелевой башне не слишком высоко, но достаточно хорошо видное отовсюду развевалось сшитое, кажется, из гостиничных простыней полотнище. На одной простыне было написано красной краской: “Наши Императоры продают сионистам Большие Бомбы по тридцать сребреников штука”. На другой простыне была нарисована большая черная бомба. Посредине ее, наводя ужас, красовалась огромная белая буква “А”, которая, видимо, в целях экономии краски не была нарисована поверх черной бомбы, а образована наложением вырезанного из газеты бумажного трафарета на белую простыню. Хвостовое оперение бомбы создавало очень живую иллюзию ее свободного падения. Эта бомба сейчас непременно упадет на землю, где разгуливают нарядно или по-походному одетые люди, которые хотят подняться на Эйфелеву башню и вовсе не желают, чтобы на них падала большая черная бомба с белой буквой “А”.

Прогулочный катер плыл между близкими берегами. Скорость движения катера, подобранная организаторами экскурсии, и ракурс, под которым проплывал выставленный на берегах архитектурный соблазн, были так же совершенны, как и сам соблазн. Что это за мрачные башни, спросил господин в коричневой куртке экскурсовода, к группе которого он явно не принадлежал. Здесь содержалась перед казнью Мария-Антуанетта, с удивленным неодобрением в голосе, но все же ответил экскурсовод. Господин в коричневой куртке сочувственно кивнул. Холодный ветер вскоре согнал экскурсантов с верхней палубы катера в его застекленное чрево, за ними последовал и их инструктор. Когда подозрительная пара осталась одна наверху, не менее подозрительные действия стали совершаться на палубе. Мужчина доставал из сумки небольшие пластмассовые кораблики, вставлял в каждый из них в качестве мачты миниатюрный деревянный шампур для фальшивых шашлыков, которые можно готовить на кухне, кладя их на сковородку на любом этаже многоквартирного дома. Его спутница наживляла на мачту парус, который был не только парусом, но еще и листовкой, и осторожно выбрасывала кораблики в реку так, чтобы они не попали в пенные водяные валы, очень живые у самой кормы, но затихающие и расходящиеся вдали, будто там, поодаль, они сторонятся и опускают головы перед долженствующей вот-вот выйти из пучины особой королевской крови.

Расчет злоумышленников верен – никто не станет читать расклеенные по стенам или разбросанные по тротуарам дацзыбао, кораблики же спустя некоторое время будут выловлены детьми, и содержащиеся на “парусе” гнусные, нарочито несложные стишки будут прочитаны сначала самими детьми, а затем по памяти продекламированы ими родителям, знакомым и даже учительнице и одноклассникам в школе.

В этот же день на холме чуть пониже Секре-Кер сидел на траве, скрестив ноги, молодой человек почти атлетического сложения и вполне добродушного вида, явно не сочетавшегося с содержанием объяснений, которыми он снабжал обступившую его молодежь. Эти объяснения касались устройства и технологии изготовления самодельных ракет “касам”, которые, по словам добровольного лектора, вполне долетят отсюда до Элизейского Дворца, где засели тайные пособники сионистов, прикрывающие свои былые колониальные преступления якобы проснувшимся в них раскаянием. Цель этого фальшивого раскаяния, объяснял молодой человек, заключается в маскировке нового изощренного колониализма. Ведь это правда, проникновенно добавлял он, что парии из бывших колоний продолжают чистить сортиры своих вчерашних и нынешних господ. А чтобы отвлечь их от этого очевидного факта, изо всех сил стараются новые колониалисты посеять в чистых душах эксплуатируемых масс убеждение, будто они (это колонизаторы-то, ха-ха-ха!) денно и нощно пекутся об этих самых массах и об их угнетенных братьях в той части планеты, где отравляется благословенный воздух Средиземноморья зловонными испарениями некоего сионистского образования. Молодой человек не блистал красноречием, а потому и не растрачивал его, сосредотачивая внимание слушателей не на идеологических аспектах, которые слушателям и без него были близки и понятны, а на вопросах практических, толково и коротко разъясняя подробности технологии и баллистики. Его практицизм проявлялся и в том, как он пробегал порой оценивающим взглядом по лицам слушателей, выбирая еще одно перспективное, с его точки зрения, мужественное и вдохновенное лицо, к которому он обращался теперь с объяснениями чаще других.