– Поэт мертв. Разобрались с ним, – подводит итог В. – А теперь – писатель.

– Худощавый еврей-писатель с грустным взглядом, чей хилый зад, мелькнувший где-то в Подмосковье, русский художник зарисовывает золотистыми пшеничными колосьями а ля Левитан. Какой сильный образ! – восклицает Котеночек.

– А почему ему так грустно? – спрашивает Баронесса сочувственно. – Суицидные мысли...

– Все дело в шпиле Петропавловской крепости, – отвечает Б., – писатель знаком с русской историей, с русской национальной амбицией и понимает, что на этот шпиль должна быть насажена или голова достойного России врага, не мельче Америки или Китая, или (что может быть достойнее!) своя собственная. Голова еврея с хилым задом – это насмешка, кузнечик, подцепленный острием шпаги.

– А мне его жалко, – говорит Баронесса. – Ну, пусть себе любуется шпилем Адмиралтейства.

– Или очаровательной покатостью брусчатки на Красной площади, – добавляет Б.

– Пусть, – соглашается В.

– Покончив с этими двумя, – объясняет Котеночек, – автор сначала взмывает в небеса мощным литературным аккордом, в котором слова мешаются с кораблями, и затем, сложив крылья, камнем летит в глубины греческой мифологии, завершая главу древнейшим символом опасного прохода, проходить через который приходится символу человечества – Одиссею-Блуму ­– между двумя ужасными скалами.

– А причем здесь календари и страховой агент? – спрашивает А.

– О! Это – постмодернизм. Это от Елинек, – отвечает Б.

Я. угрюмо молчит.

– Наши отношения с Дальним Востоком, с Китаем, например, и Японией, лишены эмоциональной окраски, в них нет двухтысячелетней истории любви и ненависти, напрасных и ненапрасных подозрений, оплеванной верности, – сказал Я., – то есть всего того, что составляет семейный эпос. Евреи – неотъемлемая часть истории Запада.

– Его незаживающая язва, – добавил Б.

– И это, – засмеялся Я. – Ты, кажется, расстроен чем-то сегодня?

– Да, – ответил Б., – гримасой истории: две с половиной тысячи лет назад триста спартанцев перекрыли в Фермопильском проходе дорогу персам. А триста британских евреев сегодня, забыв о персах, подписали обращение, осуждающее Еврейское Государство. Британские евреи возмущены коллективным наказанием палестинского народа и арестами представителей демократически избранного правительства. Речь идет о правительстве, которое их собственная страна вместе со всей Европой официально признали террористическим. Всего полвека назад такие же демократически избранные правительства были повешены или расстреляны в Германии, Японии, Италии и Франции, а отличающиеся особым гуманизмом правители Острова Пингвинов своему пытавшемуся отравиться премьеру промыли желудок и лишь затем расстреляли. Триста британских евреев опоздали родиться, чтобы грудью встать на пути у незаконной высадки в Нормандии, не дать свершиться коллективному наказанию в Дрездене. Но нынче триста еврейских героев стоят начеку: “Прохожий, возвести миру – живы триста евреев!”

– Ну, не стоит так уж воспламеняться по поводу деклараций прекраснодушия, – заметил Я. задумчиво. Евреи, между прочим, среди родоначальников и виртуозов этого жанра. Порядочным людям возражать трудно и неприлично. Да и небезопасно: готовность людей доброй воли выставить во имя всеобщего примирения на витрину истории свою улыбку рядом с усмешкой патентованного убийцы вполне сочетается у них со способностью к бескомпромиссной вражде, жестоким бойкотам, обструкциям и остракизмам в отношении идейных оппонентов – скучных консерваторов во фраках и рубашках с не обагренными кровью белыми манжетами.

– Скажи, – вдруг обратился к нему А., – ты считаешь, что у Старшей Сестры есть шанс сделать на Востоке то, что ей удалось совершить в Европе после Второй мировой войны?

– А в Европе удалось? – в свою очередь спросил Б.

Кнессет печально хмыкнул.

– На Востоке, надо полагать, удастся в гораздо меньшей степени. Но ведь я – всего лишь еврей, – с неожиданным смирением заметил Б., – они WASP, они упрямые, как знать... Уж во всяком случае, если они берут порой на себя этот сизифов труд, платят за него собственными деньгами и кровью, – у кого есть право читать им мораль и давать советы?

– И что же делать с Востоком? – спросил А.

Кнессет Зеленого Дивана, кажется, решил пополнить оскудевший после иракской войны банк идей о путях преобразования Востока.

– Не знаю, может быть, то, что делают в случае карантина, – разоружить, изолировать и ждать, пока время не излечит, – не слишком уверенно ответил Б., – а впрочем, задай свой вопрос Старшей Сестре, – добавил он, – на то она и Старшая Сестра.

– Исцеление Востока возможно только его собственными силами, – сказал Я., – в результате катарсиса. Катарсис же наступит, и дрогнет азиатский патриархат только в результате победы женщины Востока, а чтобы это приблизить – с мужчинами Востока нужно перестать сюсюкать, а отнять у них бритвы и поднять их на смех.

– У меня идея, – предложил добрейший В.

– Какая? – настороженно спросила Баронесса.

– Шелковый антракт, – сказал В.

– Это еще что?

– А вот разделить Восток на две части – мужчин и женщин. Женщин поселить в Азии, а мужчин – в Африке, и позволить им возобновить процесс размножения лишь тогда, когда откажутся от насилия...

– Ну и ну, а если такая мысль придет кому-нибудь в отношении евреев? – сказала Баронесса и ласково посмотрела на В.

– Ужасно, – вообразил Б., – но не поможет – еврей размножается словом.