Бывший дворец стал для него спасением. Какая ирония судьбы: он попал сюда, пытаясь избавиться от тюрьмы. С момента своего заточения четырнадцать месяцев назад Натан Ли бежал трижды. И каждый раз неудачно: не проходило и пятнадцати минут, как его ловили.

После третьего побега его упрятали за эти высоченные средневековые кирпичные стены. К двадцати годам первоначального срока добавили еще пять. Мало того: усугубили наказание, поместив в камеру к прокаженным. А это равносильно смертному приговору. Но не лепра беспокоила Натана Ли. Он знал, что она не столь уж заразна. Самое худшее, что к прокаженным относились как к ходячим покойникам. Даже пищи им полагалось меньше, чем остальным заключенным. Но даже на полном рационе он ни за что не протянет четверть века в этой клоаке третьего мира.

Здание тюремного лепрозория стояло особняком и считалось самым надежно охраняемым. Построенное как коробка в коробке, оно постоянно находилось в поле зрения тюремщиков, как, впрочем, и его заключенные. Даже неприкасаемые избегали общения с прокаженными. Если кто-то из них пытался выйти из здания, арестанты поднимали крик, как гуси. Но был человек, стоявший еще на одну иерархическую ступень ниже прокаженных, — единственный в тюрьме представитель Запада. Экзотический, уникальный злодей — людоед.

Судебное разбирательство Натан Ли помнил смутно — как часть бесконечного кошмара: следствие, тюрьма, ужас от обмороженных до черноты пальцев ног. Безжалостный индийский доктор с ножницами ему запомнился лучше, чем судьи или адвокаты. По-видимому, какой-то зверь добрался до тела Ринчена раньше, чем полицейские. Суду были представлены страшные фотографии растерзанного трупа проводника, перекрученного розовым страховочным тросом Натана Ли. Как только прозвучало обвинение в каннибализме, представитель американского консульства, сидевший в зале суда за спиной Натана Ли, убрался подальше. А корреспондент «Менз джорнэл» пересел поближе.

В письменных показаниях, доставленных в мешке дипломатической почты, профессор Дэвид Окс заявлял, что Натан Ли пытался и его сбросить со скалы. «Чудовище», — вынесла вердикт центральная непальская газета «Зе райзинг сан». Суд согласился. Натан Ли понемногу привык к плевкам заключенных и к ударам камней, которые они пинали, целясь ему по ногам. Сердце разрывала мысль о том, что об этой истории могла услышать Грейс. Он не переставал молиться, чтобы Лидия уберегла ее от этого.

К удивлению Натана Ли, прокаженные отнеслись к нему хорошо. Они лечили его и подкармливали, когда Натана Ли свалила лихорадка. Они выделили ему соломенную циновку, одеяло и противомоскитную сетку, принадлежавшие умершему. Иногда по утрам они расспрашивали своего соседа о том, что ему снилось. Оказывается, каждую ночь он рыдал во сне.

Раз в день прокаженным было позволено гулять вокруг здания. Как правило, это случалось в самый солнцепек, дождь или холод. Большинство остальных заключенных ретировались в свои здания, пока прокаженные, спотыкаясь и хромая, ковыляли по кругу в футе от стен. Как-то раз Натан Ли обнаружил на восточной стене высоко от земли отметины бивней. И хотя выбоины были замазаны штукатуркой, они косвенно свидетельствовали о присутствии здесь царских слонов. Так родилась его книга для Грейс.

Впоследствии он продолжил археологические изыскания в старом дворце. Измерил его шагами, осмотрел угодья из окон верхнего этажа, собрал немало устных историй. Дворец сделался для него предметом давным-давно заброшенной диссертации. Его исследование заворожило и прокаженных: они снабжали его бумагой и чернилами для рисования. А он их — крыльями.

Он нанял одного из больных, сапожника, сшивать исписанные листы в книгу. Томик сказок представлял собой пеструю мешанину из листов рисовой бумаги, обрезков полотна и целлюлозы, а также выдранных из других книг и пущенных им в оборот последних чистых страниц. Попадались даже листы из папируса или мягкой кожи. Всего выходило более трехсот страниц, втиснутых в переплет от справочника по ботанике девятнадцатого века «Флора великих Гималаев» Джорджа Богла, знатока картофеля. Книга получалась красивой, но очень странной, и весила, по его прикидкам, фунтов пять. Даже запах у нее был необычный — таинственный и притягательный. Его археологические заметки и сказки занимали первые сто восемьдесят три страницы. Остальные не были исписаны: дожидались прикосновений его ручки и кисти. Каждое утро, в один и тот же час, он поднимался и вносил что-то новое.

Натан Ли зажег свечу и при ее оранжевом мерцании продолжил сочинять сказку о чудовище в башне.

«Отсюда девочка казалась такой крошечной в толпе. Кто же она? О чем подумала, увидев высоко вверху мое лицо?»

Он решил приберечь остаток страницы для портрета маленькой девочки. Это займет несколько дней. В последнее время он убедился, что образ Грейс сливается в его памяти с лицами других девочек и молодых женщин. Прокаженные показывали ему старые-престарые студийные снимки своих жен и дочерей, и их лица навязчиво возникали в его сознании. Он приклеил фотографию Грейс с внутренней стороны обложки, но вода и солнце почти ничего от нее не оставили. Время было против него, и он это понимал. Дочь быстро росла. Скоро ей исполнится пять.

Он отправил десятки писем, представляя себе, как Лидия читает их Грейс, и зная, что она этого не делает. В ответ получил лишь одну открытку. Может, Грейс верила, что папа погиб в Гималаях, — красивая отговорка для ее малолетних друзей. А может, ей сказали, что он страшное животное, гниющее в клетке где-то на краю земли.

Натан Ли закрыл книгу. Пора было разводить огонь в очаге — глиняной яме в полу камеры. Он убрал книгу в джхолу — сумочку из грубой шерсти, которую носил через плечо. Книга вошла только-только, оставив место лишь для карандашей и маленького набора акварельных красок. Джхола всегда была при нем.