И все: «завязавший» уголовник Седой, дядя Костя «с прошлым», шурфовщик Кефир, вдруг покосились на сиявшего отраженной улыбкой Куценко и поняли, почему он за глаза и в любой обстановке предан главному инженеру. Каждый из них по–разному, но вообще–то одинаково сформулировал про себя мысль о том, что главного инженера подводить не стоит. Кефир, отхлебнув полкружки чистого спирта, пожевал снег и вдруг брякнул:

— Жестко стелишь, начальник. Но жить с тобой можно.

Через неделю после возвращения с Эльгая Чинков вызвал к себе Монголова. Тот появился в оранжевом свитере под пиджаком, сухой, стройный, со спины просто мальчик. Чинков сидел в кресле и вежливо приподнялся, как только Монголов зашел в кабинет:

— У меня есть для вас предложение, Владимир Михайлович, — сказал он.

— У меня также, — с какой–то даже легкостью ответил Монголов.

— Слушаю вас.

— Вот. Просто рапорт. — Монголов вынул из кармана сложенный вчетверо листик бумаги.

— Рапорт, вероятно, адресован начальнику управления Фурдецкому, — наморщился Чинков. — Если не затруднит, расскажите на словах.

— Прошу через месяц разрешить отпуск. Я болен. После отпуска прошу откомандировать меня в распоряжение прииска. С прииском вопрос согласован. Личное обоснование: я оловянщик и должен заниматься касситеритом.

— Этого не будет, Владимир Михайлович. Ни отпуска, ни прииска, — тихо сказал Чинков. — Вы нужны здесь.

— Зачем?

— Я предлагаю вам возглавить разведку на россыпное золото в долине реки Эльгай.

— Это несерьезно, Илья Николаевич, — возразил Монголов. — Люди, деньги. В конце концов само золото. Я не буду участвовать в авантюре.

— А если приказ?

— Впервые в жизни отвечу на приказ медицинской справкой. Не заставляйте меня это делать.

— Днями я улетаю в Москву. Прошу не подавать рапорт до моего возвращения.

— Что это изменит?

— Сердце что–то болит, — не отвечая, продолжил Чинков. — Вот слетаю, схожу к врачам.

Под окном управления взревел трактор, по коридору раздался топот многих сапог.

— По–моему, вернулась партия Копкова, — сказал Чинков. — Пойдемте глянем на киноварь.

Они спустились вниз. У входа в управление стоял обсыпанный снегом трактор. К нему были прицеплены перекособоченные, затянутые брезентом сани.

Из кабины выскочил Копков в прожженной меховой куртке, без шапки. Он огляделся и запустил руку в черную с проседью шевелюру. Потом помог вылезть Богоде, который из–за протезов не мог спускаться по гусеницам. Вместе с Богодой они обошли затянутые брезентом сани. Копков отвязал веревку и открыл брезент. Из саней неторопливо полезли его кадры, истощенные, с черными от мороза и грязи лицами.

— Счас будем разгружать или после? — спросил Копкова рабочий.

— Разгрузят без нас, — ответил Копков.

Дядя Костя повел трактор к управленческой лаборатории. Все любопытные потянулись туда, всем хотелось посмотреть на копковскую киноварь.

— Ребята, — сказал Копков. — Тут ее меньше тонны. Перетаскайте ее в коридор. Саня, организуй.

— Все сделаю, Сеня, — сказал Саня Седлов сквозь сигаретный дым и крикнул: — А ну, тунеядцы! Поможем полевикам, Отъелись тут в управлении…

Дядя Костя ходил вокруг трактора, вслушивался в подрагивающий рокот мотора, трогал ослабевшие траки.

— Ничего доехали. Я тебе говорил, что доедем. Я боялся, что ты клапана порвешь. Ты ничего, удержался, — говорил трактору дядя Костя.

Копковские кадры цепочкой, точно дисциплинированные привидения, вошли вслед за начальником в управление. Так же вместе они вышли обратно. Правилом Копкова было проводить отгульные дни вместе с рабочими, хотя Копков совершенно не пил.

Ящики с рудой рдели на снегу, как цветы. Чинков быстро выхватил из одного несколько крупных кусков киновари. Монголов наблюдал за ним. Чинков рассматривал киноварь и улыбался. Кончики губ загнулись вверх, и даже ямочки на темных щеках появились.

— Я подожду вашего возвращения, — неожиданно для себя сказал Монголов.

На другой день Чинков вылетел в Москву. Официальным обоснованием поездки было направление на обследование сердца, выданное поселковой поликлиникой. Летел Чинков за свой счет. Предложение Фурдецкого оформить через Город командировку он отклонил. Чинков действительно выглядел плохо. К обычной замкнутости его прибавилась какая–то угрюмость, и он похудел так, что под глазами повисли мешки и одрябли темные щеки. «Как ржавый амбарный замок», — пустил некто по управленческим коридорам.

Генрих Фурдецкий и на минуту не допускал, что Чинков вылетел из–за сердца. Шла неизвестная и большая игра. Фурдецкого обижало, что Чинков не посвящает его в свои планы. Разве он не доказал свою преданность управлению? Разве не Фурдецкий добыл снаряжение для будущих полевых партий, разве не он прикрыл «барак–на–косе», не он добыл вездеход? И это только начало.

Как назло через день после отлета Чинкова по радиосвязи его вызвал Робыкин.

— Куда запропастился Чинков? — спросил Робыкин. — Вторые сутки не могу его вызвать на связь. Прием.