— На душеспасительную беседу? — прервал песню Грищук.

— Может быть, — усмехнулся Андрей. Хотя он и волновался, но при мысли, что придется говорить не с Моховцевым, а со Смоляровым, у него отлегло от сердца. За время своей краткой службы в батальоне молодой лейтенант проникся к замполиту симпатией. Андрею казалось, что это просто старший, доброжелательный товарищ.

— «Миж горами е долына, в тий долыни е хатына…» — Грищук оторвался от пистолета, посмотрел в окно вслед Андрею, который торопливо шел двором…

В кабинете Смоляров был один. Он поднялся со стула навстречу Земляченко и протянул руку. Отбросив обычную церемонию приветствия, замполит хотел подчеркнуть, что вызвал лейтенанта на дружескую беседу.

— Садись, товарищ Земляченко, садись!

Андрей опустился на стул. От волнения он не замечал вокруг ничего, кроме озабоченного лица капитана.

— Как дела?

— Нормально, товарищ капитан.

— Освоился с оперативной работой?

— Освоился… — К Андрею подкралась тревожная мысль: «Может, откомандировать куда-нибудь собираются?» Теперь это было бы самым тяжелым ударом.

— А на радиостанции?

— Тоже все в порядке, товарищ капитан. На всех направлениях связь прочная. Там техник-лейтенант за порядком следит. А я почти штатным оперативным дежурным стал.

— Ну а кроме службы что делаешь? Комсомольские поручения есть?

Андрей отрицательно покачал головой:

— Нет.

— Придется накрутить уши Золотухиной…

— Она не виновата, — Андрей попытался защитить комсорга. — Это я все не нахожу времени. Правда, проводил с радистами политинформацию.

— Так. Кстати, все, о чем ты рассказываешь, я знаю… А интересует меня то, чего я не знаю. Поэтому и вызвал. Дипломат из меня плохой. Давай-ка поговорим откровенно, напрямик. Как у тебя с бытом, дружишь с кем?

Смоляров действительно был дипломатом неважным, потому что, спрашивая, сам помрачнел, нахмурился.

— Да все в порядке, — неловко протянул Андрей.

— То есть, как «в порядке»? А что у тебя с Чайкой?

На щеках лейтенанта проступил багрянец.

— Ну, чего молчишь? Дружите?

Андрей вздохнул.

— Дружить надо. Это хорошо. Мы все — друзья, боевые побратимы… Но мне сказали…

— Что вам сказали?.. Кто может знать?

— Значит, не дружишь с девушкой?

Земляченко не знал, что ответить.

— И между вами ничего другого, кроме воинской дружбы, нет? — мрачно расспрашивал Смоляров, для которого этот разговор был весьма неприятен.

— Плохого ничего нет, — вспыхнул лейтенант.

— А что хорошего?

Вопрос был поставлен прямо, и на него нужно было отвечать тоже откровенно. Андрей не хотел кривить душой перед Смоляровым. Он налег на стол так, что колодочка от медали больно прижалась к груди, и негромко сказал:

— Полюбил я ее… товарищ капитан. Вот как хотите!.. Можете покарать меня…

— Не в наказании дело! — Смоляров сердито хрустнул пальцами. — Любишь, значит?

— Люблю!

— И ты считаешь это допустимым в наших условиях?

Что мог ответить юноша? Воинские законы суровы, они признают только обусловленные уставами взаимоотношения между людьми.

— С точки зрения устава… — начал Андрей.

— Какая еще точка зрения может быть у воина?

— А сердце, товарищ капитан? Разве у воина его нет?

— Есть, — спокойно сказал Смоляров. — И в нем теперь одна любовь, одна ненависть.

— А любовь к девушке, к товарищу? Разве она мешает любить Родину? Я теперь и воевать злее буду!..

Смоляров с досадой махнул рукой, поднялся, заходил по комнате.

— Не время, понимаешь… Не время давать волю посторонним чувствам. Война не терпит, когда солдат увлекается чем-нибудь посторонним. Война не прощает этого… Это нарушает порядок в войсках, расшатывает дисциплину…

— Ведь и вы любите! Свою жену, детей, невзирая на войну!

«Вот черт возьми! — мысленно выругался Смоляров, вспомнив, как вчера и комбат сравнивал их семейное положение. — Далась же всем моя семья!»