— А я-то думал, что все японцы в Калифорнии работают садовниками или содержат рестораны, — заметил Сэнфорд.

— Их отцы занимались этим, — объяснил Зелкин. — Они входили в число тех ста десяти тысяч американских граждан японского происхождения, которых посадили за колючую проволоку после Пирл-Харбор. Наш собственный маленький опыт в создании концлагерей. Отец Кимуры сидел в «Туле-Лейк релокейш сентер». Вот вам и разговоры о справедливости, да? Нынешнее поколение японцев в Америке не забыло этого. Во всяком случае, сам Лео всегда помнит об этой несправедливости и не хочет, чтобы она когда-нибудь повторилась. Поэтому он закончил юридический факультет Южно-Калифорнийского университета. Открыв фирму, я встретился с ним и сразу понял, что без него мне не обойтись. Исход половины судебных дел решается в библиотеках или на улицах, где приходится больше работать ногами, а не головой. В нашем деле я взял на себя библиотеки, Кимура — беготню, а Майк занимается всем, включая тренировку голосовых связок перед процессом.

Они спустились к бассейну. Стоял спокойный безветренный день, у воды сидело немало состоятельных гостей в легкой летней одежде или купальных костюмах. Барретт заметил среди полудюжины купающихся трех привлекательных девушек в бикини. Хоть он и был в легком костюме, но сразу почувствовал, что слишком тепло одет. Ничего, напомнил себе Барретт, он пробудет здесь недолго. Этот день, как и все остальные дни в последние две недели, был расписан по минутам.

Зелкина и Сэнфорда повели к заказанному заранее столику, который стоял чуть поодаль от бассейна под желтым зонтиком. Зелкин и Сэнфорд являли собой странную парочку. Зелкин он и есть Зелкин, и этим все сказано: голова — тыква, а ниже мешковатый зеленоватый пиджак спортивного покроя и брюки без стрелок. Другое дело — Филипп Сэнфорд. Ну просто загляденье!

Даже в легкой одежде, в которую он облачился, едва приехав из аэропорта (полотняная пляжная куртка, шорты-«бермуды» и плетеные итальянские мокасины), он выглядел безупречно с точки зрения портного. Сэнфорд был примерно того же роста, что и Барретт, только стройнее, и обладал атлетическим сложением. Правда, всю эту стать сводили на нет прилизанные волосы цвета ржавчины и мертвенно-белая кожа. В придачу к этим двум не очень приятным чертам, лишавшим Филиппа индивидуальности, на лице его, казалось, навечно застыло выражение тревоги.

Барретт догнал друзей и присоединился к ним, когда они заказывали коктейли. Метрдотелю сообщили, что они ждут еще одного человека и закажут ланч позже. Новое упоминание о Кимуре спровоцировало Сэнфорда на ряд тревожных вопросов о том, как продвинулось дело за полторы недели с тех пор, как Бен Фремонт отказался признать себя виновным, а Барретт вместе с Зелкином взялись защищать его. Зелкин начал с воодушевлением описывать приготовления к процессу.

Барретт надел солнцезащитные очки и угрюмо посмотрел на плавательный бассейн. Его внимание ненадолго привлекла только что вышедшая из воды стройная, изящная девушка калифорнийского типа лет двадцати. Узенькие полоски лифчика едва прикрывали высокую грудь, и Барретту показалось, что она, того гляди, вывалится наружу. Девушка стояла на краю бассейна, с ее тела стекали струи воды. Она поправила лямки бюстгальтера и победно улыбнулась Барретту. Он робко улыбнулся в ответ и сделал вид, будто поглощен беседой.

— Сейчас вы видите, Фил, что главная проблема заключается во времени, — говорил Зелкин. — Вы дали нам очень мало времени. Я понимаю, что иначе нельзя, но…

Официант принес джин с тоником. Барретт взял свой стакан и слегка передвинул стул. Неторопливо потягивая джин, он подставил лицо лучам солнца и с наслаждением закрыл глаза.

Майк знал, что все упирается во время, вернее, в его недостаток на предпроцессной стадии. Он затронул этот вопрос в разговоре с Сэнфордом по дороге из аэропорта, но из собственных эгоистических соображений не стал заострять на нем внимание.

Барретт приехал в международный аэропорт Лос-Анджелеса за полчаса до прибытия самолета из Нью-Йорка. И правильно сделал, потому что самолет Фила приземлился на четырнадцать минут раньше, чем следовало по расписанию. Барретт не стал попусту тратить ни минуты и по настоятельной просьбе Зелкина сразу завел разговор о времени.

Носильщик поставил чемоданы рядом с Майком и Филиппом. Стоя на цементной площадке перед зданием аэропорта, друзья ждали, когда подгонят машину Барретта. Тут-то Майк и заговорил о времени.

— Фил, скоро начнется большой процесс, и Дункан или люди, которые стоят за ним, изо всех сил раздувают ажиотаж. Это все больше смахивает на цирковое представление вроде процесса над Скоупсом или Бруно Гауптманом, — начал он.

— Как быстро он добился популярности, даже не верится! — с нескрываемым удовольствием произнес Сэнфорд. — Причем не только на Востоке, не только во всех газетах Америки, но и за границей: во Франции, Англии, Германии, Италии, везде. Нам даже пришлось посадить человека вырезать статьи…

— Я знаю, что происходит, и это тревожит меня, — ответил Барретт. — Довольно с нас и того, что дело сложное. Но гораздо страшнее стремление радио, телевидения и большинства газет сделать из него процесс века. У нас всего две недели на подготовку, и мы худо-бедно успеем, но только если будем трудиться и день и ночь, как сейчас. У нас как бы не две, а четыре недели, но если вспомнить, каковы ставки, я бы не отказался и от трех месяцев.

— У вашего окружного прокурора времени не больше, чем у вас, — возразил Сэнфорд, — но он уже рвется в бой.