Жалко, что всех большевиков, выпустивших на свободу звериные инстинкты, нельзя подвести к единому для них знаменателю…

В живот сильно ударило что-то чудовищно обжигающее, отбросило на стенку кабины, и лишь долей секунды позже Фомин услышал хлесткий звук выстрела. Глаза видели вспышку, густой клуб дыма, но характерного лязга досылаемого затвором патрона не донеслось. Только непонятный скребущий звук, словно что-то переломили. Мозг еще осмысливал, но руки уже вскинули многократно потяжелевший автомат, а непонятно от чего резко ослабевший палец с трудом потянул спуск…

Был еще пятый, был. За лошадьми стоял. А потом вышел, прицелился, выстрелил и попал ведь, сука. Прямо в живот. Фомин хрипло застонал — не столько от боли, сколько от нелепости происходящего.

Получил заряд картечи в живот из охотничьего ружья — на ременной пряжке свинцовые шарики оставили вмятины, зато насквозь пробили ремень и порвали танковый комбинезон. И сочилась теплая кровь, хоть Фомин и прижал к животу чистую холстинку.

Секундная оплошность Поповича вечером стоила жизни Машеньке, а ночью и ему самому. Но Фомин не ругал казака за то, что не прикрыл, не подстраховал. Да и чего ругать — от судьбы ведь не уйдешь, зов Марены он слышал, но зря себя обманывал. Во сне она ведь его два раза звала к себе, а значит, до восхода солнца не доживет. Судьба!

Он часто видел, как люди умирают от полученных ранений, и мозг прямо вопил — хана тебе, братец! Если бы винтовочная пуля, то был бы шанс выжить, только до хирурга бы вовремя добраться. А так, с пятью дырками в животе, внутри кишки разорвало, и еще в этих ранах кожа от ремня, обрывки грязного обмундирования. Заражение крови ему обеспечено, и ни один врач уже не поможет, только агонию затянет.

Но вот страха в душе не было, лишь спокойное понимание неизбежного да горящий от боли живот. И еще теплая рукоять ТТ в кармане — только бы успеть встретиться с императором, а там можно и пулю в лоб пустить…

— Может, я тебя к врачу с рассветом отвезу, есть у меня в городе знакомый. Жинку мою пользовал, соседа, — тихо сказал Максимов, повторно предлагая помощь. — Помрешь же, а мужик ты хороший, ваш бродь!

— Ты своего знакомого под монастырь подвести хочешь?! Красные всех врачей в городе сегодня же с утра перешерстят. А до вечера я не дотяну, да еще растрясло меня порядком, все нутро огнем горит. Нет, Трофимыч! Все! Хана мне полная! От таких ранений не выправляются… Отвоевался я, что тут скажешь…

Фомин сцепил до хруста зубы — резь и жгучая боль в животе усилились. Пот заливал глаза, он плохо видел дорогу. Но знал, что развилка с тем прищученным днем постом уже близка, дотянуть бы, дотерпеть. А там можно и пулю в лоб, уйти от страданий и этой лютой боли.

— А вот и дом, наша пролетка стоит. И фургон!

Словно сквозь липкий туман донесся радостный голос Максимова. Но тут же прорезалась в нем растерянность и послышался затаенный страх.

— Там еще одна повозка, чужая. И люди везде лежат! И кони в упряжке убитые! Да что ж такое деется?!

Слова водителя резко встряхнули и подействовали на как сильное обезболивающее. Император?! Что с ним?

Фомин рывком очнулся, схватил свой ППС, щелкнул затвором. Рукавом вытер пот со лба и глаз. Собрав все силы в кулак и сжав зубы, кое-как вылез из остановившегося грузовика. И онемел, разглядывая сквозь расступающиеся сумерки летней ночи чудовищную по восприятию батальную картину. Здесь был бой, именно бой, и ничто иное.

Ноги сгибались в коленях, почти не держали тело, но Фомин торопливо обежал взглядом знакомые повозки. Своих он узнал сразу — у колеса фургона привалился спиной хромой капитан, сжимая крепкой хваткой «Льюис» с толстым, словно самоварная труба, стволом.

Диск был снят, видать, офицер хотел его перезарядить, да получил пули в грудь. Но и чужих, в солдатских гимнастерках, одной очередью троих скосил — чуть ли не шеренгой полегли.

Мальчишки-кадеты жили друзьями и погибли вместе. Но винтовки из рук не выпустили. У одного затвор отдернут — пытался перезарядить, но тут пуля в голову попала. Затылок — кровавая каша.

У фургона вся императорская свита полегла — двое под тентом, а секретарь Джонсон успел выпрыгнуть, тут его пуля и поймала. Не повезло англичанину, крепко не повезло.

Но вот тел императора и Путта Фомин не нашел, хоть и вглядывался в трупы с замиранием сердца. Зато чужих было много — троих с пулемета срезали, двоих гранатными осколками нашпиговало, еще трое явно из ППШ свинец получили — в траве матово блестело под лунным светом множество гильз. У Фомина отлегло от сердца — автомат был только у Путта, и если капитана с императором нет среди убитых, то они наверняка живы. По договоренности тот должен был уволочь Михаила Александровича в безопасное место, а в бой вступать только по необходимости.