Опубликованный еще при царизме отчет гласил, что с 1884 по 1902 год в Шлиссельбургской крепости содержалось пятьдесят восемь человек, из них восьмерых повесили, двоих расстреляли за оскорбление администрации, пятнадцать умерли, четверых отправили в сумасшедший дом, тринадцать сослали на поселение, трое покончили самоубийством, тринадцать в 1902 году продолжали отбывать заключение, ожидая своей гибели.

Московский работный дом пытался приучить воров к труду. Устав дома рекомендовал поручать содержащимся в нем «работы сколько можно однообразнее». «Призреваемых» посылали чистить городские свалки, вывозить нечистоты, отдавали в наем фабрикантам. Неудивительно, что добровольно явившихся в дом в 1895 году было 6 человек, а насильно приведенных полицией — 857.

Какими утопичными и безнадежными оказались попытки отдельных филантропов наладить трудовое перевоспитание уголовных. Чем больше говорили об этом Погребинскому книги, тем спокойнее и увереннее становился он, потому что для него все яснее становилась основная причина этих неудач: в условиях капитализма, в условиях эксплоатации труд всегда является проклятием. Только у нас, где труд — источник удовлетворения общественных потребностей трудящихся, где самый труд становится радостью, первейшей потребностью человека, он способен быть самым сильным орудием перевоспитания.

«Из их неудач, — повторял он, — для нас вытекает одно: обязательность победы».

Материалы Наркомпроса открывали картину большой систематической заботы о беспризорных. Режим советских исправительных учреждений ставил целью вернуть уголовных к труду. В домах заключения практикуются отпуска, частые свидания с родными, почти неограниченные передачи, вежливое обращение. Культурная работа, участие в самоуправлении развивают у заключенных общественные навыки.

Труд в мастерских дает квалификацию и личный заработок. Однако многие преступники, отбыв срок заключения, возвращаются к прежним занятиям. Немало подростков уходит из детских домов Наркомпроса.

Нужно было понять причины этих явлений, чтобы избежать их в предстоящей работе. Многое могли бы объяснить сами преступники и беспризорные. Погребинский поехал в Бутырский домзак.

Комендант домзака спросил Погребинского, какой стороной быта заключенных он интересуется.

— Все показывайте, все, — сказал Погребинский. Каждый нерв лица его, смуглого и необычайно подвижного, выражал нетерпение. Он сдвигал на затылок и снова поправлял кубанскую шапочку, трогал наборный кавказский ремешок, опоясывающий аккуратно собранную в талии гимнастерку защитного цвета.

На сцене в клубе домзака шла при опущенном занавесе репетиция. Пьеса изображала, как тюрьма путем дисциплины, труда и культурного воспитания заставляла вора стать честным гражданином. Блатные товарищи соблазняли главного героя прелестями старой жизни — бесшабашным разгулом, карточной игрой, наконец, грозили ему расправой.

— Нет, — отвечал он, — мне с вами не по дороге, — и разражался длинной митинговой речью.

«Если на самом деле все так уж хорошо, — подумал Погребинский, — то мне делать здесь нечего, и не надо искать других способов перевоспитания».

Он поинтересовался:

— Кто написал пьесу?

— Сами заключенные, коллективно.

— Артисты тоже из них?

— Совершенно верно.

— По каким статьям осуждены?

— Все больше растратчики, — ответил комендант.

В одной из комнат репетировал струнный оркестр. Балалайки терзали слух. Но сосредоточенные лица музыкантов, их искренняя старательность окупали все.

— Здесь воры, — объяснил комендант. — Музыка им нравится по-настоящему.

Погребинский прошел в библиотеку.

— Что читаешь? — отрывисто спросил он, беря книгу у одного заключенного.

Огромный парень с лицом цвета ржавчины и длинными до колен руками отвел глаза, смиренно отдал книгу. Оказалась «Политграмота» Коваленко.

— Все понятно?

— А чего же? — ухмыльнулся парень. — Четвертый раз ее беру и с каждым разом глубже лезу.

Другой, маленький, курносый, рассеянно копался в ящике с картотекой. Не разгибаясь, он спокойно вмешался в разговор:

— Льготы зарабатывает, а льгот ему не дадут. Чорта не обмануть, он умнее нас.

— Никак нет, — выпалил парень с ржавым лицом Погребинскому и бросил в сторону обличителя злой взгляд.

— Или книжку по мысли не найдешь? — спросил Погребинский маленького.

— Так, интересуюсь, — неохотно ответил тот, уходя к двери.

— Неграмотный, — отрекомендовала библиотекарша.

Маленький живо повернулся:

— Ты меня на воле встреть. Я тебе наизусть всю политику расскажу.