Шрифт:
— Но как могла ты прийти к такой мысли? Она опять как бы замечталась.
— Очень уж увлекает. Огромность шага. В конце концов как просто, подумай только — один жест, одно движение, и ты в сонме знаменитостей, гениев, великих людей, спасителей человечества…
— Славу зарабатывают трудом, — угрюмо произнес он.
— Или беспримерной смелостью.
— А о муке ты не подумала?
— Это-то и остановило меня. Вдруг подумала: казнят, а ведь прожить до восьмидесяти лет где-нибудь в тишине, на солнце, у южного моря, очень недурно…
Откровенность была почти бесстыдной. Он отвернулся и не продолжал разговора, подавленный внезапной темой цареубийства, словно преследующей его на всех путях.
В начале сентября они выезжают из Парижа. Четыре дня Достоевский проводит в Баден-Бадене со своей неистребимой мечтой о крупном выигрыше на рулетке. Он проигрывает 3 тысячи франков и должен выписывать из России 100 рублей, чтобы продолжать путешествие.
В Женеве Достоевский играет на последние 250 франков и все проигрывает. Чтоб доехать до Турина, он закладывает часы, а Суслова — кольцо.
Ожидание денег в душном Турине, где путешественники сидят без копейки и ждут присылки 100 рублей из Петербурга, отбрасывает грустный колорит на тогдашнюю столицу Итальянского королевства! Для Достоевского Турин — «скучнейший» и даже «проклятый» город. Суслову возмущают расписанные дома чудовищной архитектуры.
Но в этом скучном городе происходит неожиданное примирение. Здесь Аполлинария заносит в свой дневник:
«На меня опять нежность к Федору Михайловичу. Я как-то упрекала его, а потом почувствовала, что не права: мне хотелось загладить эту вину, я стала нежна с ним. Он отозвался с такой радостью, что это меня тронуло, я стала вдвойне нежнее. Когда я сидела подле него и смотрела на него с лаской, он сказал: «Вот это знакомый взгляд, давно я его не видал». Я склонилась к нему на грудь и заплакала».
В Генуэзском заливе на корабль их налетел шторм. Началась сильная качка. «Я думала, что мы погибаем»…
На другой день причалили к Ливорно, где простояли, на якоре целый день. 16(28) сентября они прибыли в Рим.
Через два дня Достоевский писал Страхову о литературных делах, о творческих замыслах. «Странно: пишу из Рима и ни слова о Риме!» Но путешественники уже осмотрели храм св. Петра («впечатление сильное, Николай Николаевич, с холодом по спине»), Форум и Колизей.
В самом начале октября прибыли в Неаполь. По всему пути от Рима их часто обыскивали и беспрестанно требовали паспорта.
В Неаполе на корабле встретили Герцена со всем семейством. Это было важнейшее событие всего путешествия. Суслова познакомилась со знаменитым эмигрантом и его сыном Александром, юношей двадцати четырех лет, вскоре известным физиологом.
В путевых письмах Достоевского лишь несколько строк о знаменитых городах: «Рим и Неаполь сильно меня поразили. Но… ужасно хочется в Петербург».
Суслова отметила в своем дневнике лишь пестрое оживление неаполитанской толпы.
Они доехали вместе до Берлина. Через два дня Достоевского неудержимо потянуло к рулетке — он выехал в игорный курорт Гомбург. {А никак не «вольный город» Гамбург, как указывается во всех публикациях о Сусловой} Суслова, подчиняясь условиям этой безрадостной поездки, расстается с Достоевским и возвращается в Париж. Через несколько дней ее догоняет письмо Федора Михайловича: он в Гомбурге проигрался и просит прислать ему денег. Аполлинария достает у знакомых и высылает ему 300 франков. Таков эпилог этого путешествия. Они расстаются почти навсегда.
«— Почему же вы разошлись, Аполлинария Прокофьевна?» — спрашивал ее гораздо позже ее муж.
— Потому что он не хотел развестись со своей женой, чахоточной, «так как она умирает».
— Так ведь она умирала?
— Да. Умирала. Через полгода умерла. Но я уже его разлюбила.
— Почему «разлюбили»?
— Потому, что он не хотел развестись.
Молчу.
— Я же ему отдалась любя, не спрашивая, не рассчитывая. И он должен был так же поступить. Он не поступил, и я его кинула».
Этот разрыв Суслова относит к осени 1863 года. Но знакомство их еще продолжалось.
Несомненный интерес представляет обмен письмами между Достоевским и младшею сестрою Аполлинарии, Надеждой Прокофьевной Сусловой весною 1865 года, когда эта девушка училась в Цюрихе на медицинском факультете. Достоевский знал ее в начале 60-х годов вольнослушательницей Петербургского университета, а затем Военно-хирургической академии и относился к ней с глубоким уважением. Она была революционеркой, и по встречам и беседам с нею Достоевский вынес ряд не всегда обычных для него положительных впечатлений о новом поколении русской молодежи — «шестидесятниках». Это имело большое значение и в его дальнейшем стремлении понять и даже оправдать передовых людей этого круга. Вот почему эпизод его краткой, но очень серьезной и чистой дружбы с этой выдающейся представительницей русской медицины (она была первой женщиной-врачом в России) разъясняет многое в его позднейших политических позициях и высказываниях, освещая его постоянное пристальное внимание и глубокий интерес к таким фигурам, как Каракозов или Вера Засулич.
В апреле 1865 года Надежда Суслова предъявила Достоевскому ряд обвинений в его недостойном якобы отношении к ее старшей сестре: он падок лакомиться чужими страданиями и слезами, он груб и жесток с полюбившей его девушкой.
В ответном письме к Надежде Сусловой Достоевский приводит в свою защиту ряд оправданий. Он утверждает, что Аполлинария большая эгоистка. «Она меня третировала всегда свысока»… «Она не допускает равенства в отношениях наших»… «В ней вовсе нет человечности». Она его встретила в Париже фразой: «Ты немножко опоздал». Она не переставала мучить его. «Мне жаль ее, потому что предвижу, она вечно будет несчастна». Последнее предсказание, несомненно, сбылось.