— Вы ни за что ни про что оскорбили сейчас очень хорошую, даже необыкновенную женщину. Это не достойно офицера. Прошу вас, откажитесь от своих слов.

— Да, откажитесь! Сейчас же!

Это не выдержала и потребовала вслед за Кириллом то же самое Малявка. Кирилл глазами приказал ей молчать.

— Ну, так как, приятель, будем отказываться или стоять на своем?

Ростом лейтенант был ниже Кирилла, но крепко сшит, да и трусостью, видать, не отличался.

— Это перед кем же я должен отказаться от своих слов? — деланно улыбаясь, спросил он тоже спокойно, но в этом спокойствии чувствовалось, что он, как и Кирилл, не станет церемониться, если дело дойдет до серьезного.

— Передо мной, — ответил Кирилл.

— А кто вы ей — муж или любовник?

Если бы лейтенант, задав этот вопрос, затем с самодовольным видом не перевел взгляд на Римму, он, может быть, и смог бы еще как-то выдержать чудовищный удар Кирилла или хотя бы увернуться от него, но раз уж он в такой момент решился еще и пококетничать, то и поплатился за это сполна: уже через мгновение, даже не успев погасить улыбку, он был так припечатан к стене вместе с этой своей улыбкой, что стена вроде как бы дала трещину, а из пазов меж бревен посыпалась труха.

То, что произошло в землянке у Риммы-парикмахерши, тайной на аэродроме не стало. То ли Римма не выдержала да и пожаловалась по своей бабьей слабости кому-то из своих многочисленных клиентов на Кирилла, и те разнесли весть дальше, то ли сам лейтенант, будучи не в силах замаскировать нарисованный ему Кириллом натюрморт под глазом, был вынужден дать объяснение своему начальству о причинах появления этого натюрморта, а только вскоре на аэродроме об этом знал всякий, кто только пожелал узнать.

Узнала и Светлана Петровна.

Они с мужем только что поужинали, и генерал, перебравшись, по привычке, из-за стола в кресло-качалку — это кресло ему каким-то непостижимым образом раздобыл еще прежний адъютант, — чтобы без помех выкурить папиросу, вдруг, не сделав и двух затяжек, таинственно произнес:

— Знаешь, свет очей моих, а этот твой Левашов здорово отличился.

— Что такое? — отозвалась Светлана Петровна — она убирала со стола посуду и не уловила в голосе мужа таинственной многозначительности, на которую тот изо всех сил нажал. — Что-нибудь в бою, на задании?

— Как же, «на задании». Подрался.

— Подрался?

— Да. Одного офицера из БАО так разукрасил, что мать родная не узнает.

Светлана Петровна поглядела на мужа с укоризной — нашел время шутить.

— Нет, правда, дорогая, подрался, — повторил он уже с мольбою в голосе. — И знаешь, из-за чего? В жизнь не угадать. Из-за той девчонки, с которой он тогда танцевал. Маленькая такая, чернявенькая, с наперсток, помнишь? Еще на мальчишку смахивает. Оружейница она, на «кобрах», новенькая. Вот тебе и любовь, свет очей моих! А? Каково? Подрался как самый отъявленный хулиган.

Последнее генерал произнес вроде с осуждением и в то же время с явным ликованием, и Светлана Петровна поняла причину этого ликования и нахмурила брови.

— Ты мне говоришь это таким тоном, — заметила она ему после некоторого молчания, — что можно подумать: Левашов не подрался, а отличился в бою, и ты прямо-таки рад и собираешься представить его к правительственной награде.

— Дождется он у меня награды, — всхохотнул генерал.

— Что же ты собираешься с ним сделать?

— Я командир дивизии, дорогая, у меня дивизия. На то есть командир полка.

— И что же он, этот командир полка?

— Уже посадил его на гауптвахту. Кажется, на десять суток. Так что у него будет время поразмыслить над своим поведением и уставом внутренней службы. Надолго теперь драться закается.

Проговорив это, генерал машинально скользнул взглядом по зеркалу, висевшему в простенке между окон как раз напротив качалки, и с удовольствием оглядел себя там и даже подмигнул себе, как бы в знак единомыслия, сразу двумя глазами, но увидев затем там же, в зеркале, насупленный взгляд жены и поняв причину этой насупленности, добавил уже не так бодро и вроде бы страдая оттого, что должен был говорить:

— Не на курорт же его было за это отправлять. Подрался — отвечай как положено. На то и устав. А то так каждый начнет себе позволять кулаки в ход пускать, а потом и за пистолеты хвататься. Дисциплина есть дисциплина, и тут нечего. Не гражданка, армия. Это в гражданке можно всякое, а здесь — баста. В армии дисциплина и порядок. Тем более на фронте. Да и она, эта его Зулейха распрекрасная, тоже, видать, хороша, достойна своего Гарун-аль-Рашида.

— А она-то что сделала?

— Как что? Левашов из-за нее и подрался. Любовь, выходит, у них. Кстати, разве тебе это не бросилось в глаза еще тогда, на танцах? Помнишь, они и удалились вместе, как только он с тобой потанцевал?