Я прослушал, с чего там началось, но спор притих, потому голос музейного работника слышен отчетливо — да тут и шумов мало, чайки орут, да водичка плещется…

— Запала в память история про зачуханного, измотанного до предела пожилого пехотинца — пулеметчика, который добрался до сельца, откуда наши уже утекали… Отступление, немцы на пятках сидят, пора уходить — а тут в сельцо дочапал запыленный мужичок с пулеметом. И сам еле можахом, c трудом ноги волочит и пулемет с помятым кожухом и гнутым щитком, и всех личных вещей у солдата — короб с пулеметной лентой, даже сидора за плечами нет.

Все суетятся, поспешают, уходят, а он как сел, так и сидит совершенно безразлично.

Видно — не жилец.

Кто повоевал — это уже сразу видел. Словно как на лице обреченного это проявлялось.

От немцев удалось оторваться.

И почему-то не преследовали.

Ночью разведка пробралась посмотреть — что да как, почему немцы отстали. Громко сказано — разведка, пара мальчишек — сорвиголов.

Выходило по наблюдению, что у немцев в этом сельце что-то сильно не срослось.

Оказалось — тот солдат лег в бурьян у обочины и сколько было патронов — с полленты — влепил в шедшую строем немецкую пехотную роту — боевое охранение и авангард его проглядели, кто ж мог подумать, что это не хлам, обильно валяющийся на обочине дорог, где войска отступали — пулеметчик же не окопался, ничем себя не проявил. А он пропустил боевое охранение, дождался, когда тело роты мерным походным маршем вошло на площадь этого сельца — и с кинжальной дистанции по густой колонне… И промахнуться тут было невозможно и немцы — хоть и были опытными вояками — а не ожидали такого, да и втягивается человек в марш, работает ногами как автомат, потеряли они несколько смертельных для себя секунд.

Жизни у пулеметчика оставалось совсем чуть — чуть, хватило только на одну длинную очередь, потом опомнившиеся уцелевшие немцы закидали его гранатами, а так как он еще шевелился — долго били штыками, не замечая в остервенении от пережитого страха, что перемазались в его крови сами и оружие перепачкали.

— А я читал, что немцы к героям относились с уважением и хоронили их с почетом — замечает худенький очкастый санинструктор.

Павел Александрович поворачивается к нему.

— Приказ "Касательно погребения павших или погибших военнослужащих вооруженных сил противника" Верховное командование Вермахта Az. 29 k AWA/W Allg (II) прямо запрещал германским военнослужащим оказывать какие — бы то ни было почести погибшим военнослужащим из РККА. Категорически и без возможности иного толкования. Для остальных врагов рейха допускались почести, для красноармейцев — нет. Так что известные случаи похорон с почестями погибших наших воинов — прямое нарушение приказа ОКВ и личная инициатива конкретных командиров вермахта. Чистая самодеятельность. И надо отметить — запреты на похороны вообще куда чаще встречались.

— То есть немцы наших запрещали хоронить что ли? — недоверчиво спрашивает очкарик, поправляя очки.

— Да. Недалеко ходить — морпехов из Петергофского десанта немцы запретили местным жителям хоронить под страхом расстрела, то же самое было и в Евпатории. И расстреливали гражданских за попытки похорон. И это не единичные случаи, а вполне себе норма…

— Точно, я тоже слыхал — подтверждает полненький рыжеватый приятель очкарика.

— Фигня! Фетюк говорил, что у немецких офицеров было серьезное понятие о чести офицера, они всегда отдавали почести храброму противнику, просто наши не очень-то рвались воевать за Сталина, потому геройства мало было — возражает паренек с нашивками сержанта на погонах.

— То есть немецкие офицеры вообще врать не умели? — не удерживаюсь я.

Сержант холодно глядит на меня и с высокомерием отвечает:

— Конечно. Они были — люди чести, не большевики сраные.

— Гм… А доводилось вам, молодой человек, видеть немецкие листовки для красноармейцев? Ну, эти, ШВЗ — штык в землю? — спрашивает Павел Александрович.

Сержант быстро смекает — видно, он не так прост, понял, что ему роют яму — сейчас ответит — да, видел, тут же ему и вставят, что немцы обещали райскую жизнь для военнопленных красноармейцев, а сами их угробили в первую же зиму.

— Так листовки Геббельса, а он не офицер.

— Тут вы ошибаетесь. Листовки для красноармейцев — сделаны отделом военной пропаганды при оберкоммандовермахт, работали они не под руководством Геббельса — только согласовывали общее направление. И командовал этим отделом полковник вермахта. И было в отделе аж 15000 человек. Да еще и не простых, а специально обученных — потому как показать работу танкового экипажа или экипажа самолета могли только разбирающиеся в вопросе люди. Так что пресловутые ШВЗ — творчество немецких офицеров. И ликвидация наших военнопленных — их же рук дело. И получается наглая ложь — и именно от немецких офицеров.

Сержант фыркает, демонстративно отходит и начинает повернувшись к нам спиной выхватывать из кобуры свой ТТ, взводить пальцем курок и прятать пистолет обратно в кобуру. Довольно ловко это у него получается.

— Наконец у меня сформулировались несколько наблюдений — продолжает спокойным голосом Павел Александрович — например, на тему того, как немецкие авторы дают неполноценную, но в то же время и не совсем вроде лживую информацию. Которая тем не менее, при дальнейшем употреблении становится лживой.