— Ну, что же дальше? — спросил Василий Иванович, с аппетитом потягивая с дороги теплый сбитень.

— Суд да дело пошло… В духовном правлении моему-то плетей изрядную толику всыпали, да в Александровский монастырь под начало послали.

— Это, матушка, дело не хвалю.

— Какой уж хвалить, ваше превосходительство… С малыми ребятишками я одна осталась… Спасибо прихода не лишилась, из соседней церкви отец Николай, на покое при сыне живет, службу справляет, да и то беда, подаяниями добрых людей перебиваюсь.

— Ну, вот я тебе постояльца привез, сына, солдат он; да в казарме ему спать не сподручно, горенку-то чистую найдешь?

— Найду, ваше превосходительство, как не найти… В доме-то четыре горенки, любую пусть выбирает их благородие.

— Выберем, выберем, время терпит… По твоему горькому сиротству плата тебе будет два рубля в месяц с услугой, муку, крупу, живность из деревни присылать буду… Коли хочешь — по рукам, коли нет — от ворот поворот.

— Как не хотеть, благодетель, ваше превосходительство! — Марья Петровна повалилась в ноги Василию Ивановичу.

— Вставай, вставай, кажи горницы… — встал из-за стола Василий Иванович и в сопровождении Марьи Петровны и сына, уже допившего свой сбитень, начал обозревать маленький одноэтажный домик отца Иллариона.

Он состоял из четырех комнат и прихожей, кухня отделялась широкими сенями. В эти сени вела одна дверь из прихожей, а другая из угольной комнаты, занимаемой спальней. Последняя была наглухо заколочена. Выбор Василия Ивановича остановился на этой задней комнате, он приказал открыть дверь в сени и заколотить ведущую в другие горницы.

— Вот и будет особняк, ни ты им мешать не будешь, ни они тебе, — обратился он к сыну.

Тот отвечал покорным наклонением головы. Все его мысли были о том близком уже теперь дне, когда он, наконец, станет настоящим солдатом.

— Так вы все и сделайте… Сегодня да завтра, за два дня исподволь… Нынешнюю ночь уж мы переночуем в большой горнице, — сказал Василий Иванович Марье Петровне.

— Слушаю, ваше превосходительство, все будет сделано в точности.

Четверо ребятишек, два мальчика и две девочки, всюду по пятам следовали за матерью, держась за ее юбку. Довольный покорностью хозяйки-матери, Василий Иванович раздал им по грошу.

— Нате вам, пострелята, на сласти…

— Поцелуйте ручку у дедушки, — сказала Марья Петровна. Дети отвечали дружным ревом.

— Не надо, не надо… — замахал рукой старик Суворов и снова возвратился, в сопровождении Марьи Петровны и сына, в большую горницу.

— Еще горяч… — тронул он рукой дорожный чайник со сбитнем и налил себе стакан. — С кибиткой-то управились? — бросил он Марье Петровне.

— Работнице я велела помочь… Управится…

— Работницу держишь? — подозрительно спросил он.

— Такая же, как и я, бездомная сирота, из-за хлеба, — потупилась попадья.

С уборкой комнаты поспешили. Уже на другой день Александр Суворов с присущей ему аккуратностью расставлял на приделанные к одной из стенок комнаты полки своих единственных друзей — книги.

Отец уехал посещать петербургских сослуживцев и знакомых.

Комната молодого солдата вышла очень уютной. Стены были начисто вытерты — они были бревенчатые, без обой, пол чисто вымыт. Простой деревянный стол, три табурета и деревянная постель с тюфяком из соломы, кожаной подушкой и вязаным одеялом, привезенным с собою из деревни, составляли все ее убранство.

Пока в Петербурге гостил Василий Иванович, постель предназначалась для него, сын же должен был спать на полу, на сделанном сеннике, под дорожным тулупчиком. Сенник был сбит так, что к изголовью несколько возвышался.

Василий Иванович вернулся в радужном настроении духа.

— Уж ты и на новоселье? — удивился он, входя в отворенную дверь комнаты сына.

— Точно так, батюшка, устраиваюсь, — отвечал тот.

Старик разоблачился от верхнего платья и присел к столу.

— А я тебе радость привез, Саша, — сказал он после некоторого молчания.

Александр Васильевич в то время вынимал из сундука несколько книг, чтобы поставить их на полку.

— Какую? — спросил он, обернувшись и держа книги в руках.

— Можно освободиться тебе от строевой службы… Мальчик даже выронил книги, которые и полетели на пол.

— Что вы, батюшка!

— Не наверное, а обещали… Случай такой вышел, приятель один, бывший сослуживец, властный теперь человек… Поведал я ему свое горе, что опоздал записать тебя в службу и что вот теперь тебе придется испытать настоящую солдатскую лямку…