— Мать у меня застряла в деревне, в братановой семье. Я за ней пошел, отпросившись у директора…

Бонифаций кивнул, словно знал о договоренности с директором.

— Мать тяпкой ногу повредила… — начал он, но Бонифаций не смог отказать себе в удовольствии вставить:

— Нашла, старая, время…

— Пока туда-сюда, а они уже в деревне…

Юрий рассказал, как впервые увидел колонну немцев, как ринулся в город, как блуждал, как двое суток боялся выйти из дома, как сквозь ставни видел зарево…

— Зарево — дело рук Пестова, — сказал Бонифаций. — Ему поручено было взорвать завод. То ли что-то не вышло, то ли специально затянули, но взрыва не получилось. Немцы ведь в город дважды входили. Первый раз нагрянули — бабы-торговки газированную воду из стаканов слить не успели. Ну, кого знали, кого смогли — тут же постреляли, а наутро опять наши в город вошли. Да недолго продержались…

Карно сделал паузу, посмотрев на Юрия, словно проверяя: знает ли он обо всем этом или нет, — и зашвырнул сделанный веник в самый грязный угол, куда раньше сметал сор из пивных ящиков и остатки вяленой воблы.

— Если первый раз случайная дивизия прорвалась в тыл с севера, то второй прорыв был серьезнее — видимо-невидимо через Старый Гуж прошло ихнего брата — с танками, с машинами, с пушками… Часть завернула на Либкнехта. Территория, знаешь, большая, помещений после эвакуации оборудования тоже хватало. Вот тогда-то и рвануло. Долго фашисты кресты за Коломенским кладбищем ставили. Ну и выяснилось откуда-то, что Пестов да еще старик из охраны…

Юрка понял, что речь идет о втором повешенном.

— Вчера вечером согнали всех… И Володьку… того… На глазах жены и детей… Кричала…

Бонифаций несколько раз взмахнул веником, но не как в парильной, а будто махал клинком в лихой атаке.

— А что мне делать? Где ребята? — спросил наконец Юрий.

— Где — сказать не берусь. Может, вроде тебя тоже где-то отлеживались, когда другие воевали.

Юрий протестующе вскинул руку, но старик Карно не обратил на этот жест никакого внимания.

— А дело сам себе выбирай… Сейчас время такое — не по желанию занятие себе выбирать надо, а по совести. Хочешь, к себе в баню устрою?! Хотя вакансий нет: фрицы на второй же день всех истопников и мойщиков вытащили и баню пустили. Очень уж они завшивели! Пыльная она, земля наша, летом, грязная — осенью, а какая зимой будет, пусть у Наполеона спросят.

— В баню не пойду, — буркнул Юрий. — К нашим уходить надо.

— Уходить?! А где они, наши, спрошу я тебя? Ты хоть одну пушченцию слышишь? То-то.

— Что предлагаешь? Сидеть у тебя в каморке и веники для господ офицеров вязать?

— Ишь ты какой шустрый. Что-то не шустрил, когда из деревни в город вернуться надо было и защищать его, — Бонифаций тяжело и не по-хорошему посмотрел на Юрия.

— Не знаю я, ничего не знаю… — растерянно произнес Юрий.

— И никто ничего не знает. По одному никто ничего знать не может… А посоветую я тебе, парень, вот что: завтра с утра приходи-ка на биржу труда. В бывшем сельхозтехникуме она.

Юрий кивнул, подтверждая, что хорошо знает, где был техникум…

— На работу устраивайся легально. Можно на разборку развалин, коль очень гордый, А коль не очень — на какой, гляди, заводишко… Они тут промышленность налаживать собираются.

— А потом что? Дальше?

— У, попугай футбольный, заладил, что дальше? Время такое, что о прошлом думать опасно, а он — о будущем! — И уже мягче: — Со следующего понедельника фрицы разрешили ходить в баню и гражданскому населению. Объявлено, что мыться следует обязательно. Дескать, новый порядок любит чистоту. Паразиты, а то мы хуже их знаем, что такое мыться да еще с веничком!

— Ну и какое это имеет отношение к будущему?

— К будущему? Никакого. Кроме того, что пойдет в баню народ. Смотришь, кого знающего встречу. Попаримся, поговорим, подумаем. Сообща мы и не такие задачи решали. Вспомни, когда первенство России на одном энтузиазме выиграли…

— И на опыте Пестова.

— И Пестова тоже… — тихо согласился Бонифаций.

— Пожалуй, пойду к себе, — сказал Юрий и, стряхивая оборванные березовые листочки на пол, бросил готовый веник в кучу.

— Пожалуй, иди. А то вон уже мои новые клиенты валом повалили. — И вдруг спросил: — А жрать-то у тебя дома найдется?

— Погреб не разворовали. Картошка, капуста… — уклончиво ответил Юрий.

— Харч береги. Судя по всему, трудно доставаться будет. Слух прошел, что фриц скоро по домам двинется. А зимой под снегом у нас, знаешь, булки не родятся.

Юрий ушел.

Они договорились, что завтра после биржи он заглянет к нему, чтобы помочь вязать веники для господ офицеров.

Старый, с крючковатым носом еврей помечал на руке жирным мелком порядковые номера в длинной очереди, выстроившейся к узкой двери универмага. Люди молча протягивали старику ладони, на которых он чертил кривые прыгающие цифры, и, сунув руку в карман, продолжали молча держать почти недвижимый порядок. Нумерация была бессмысленна, поскольку никто не уходил из очереди и никто не рвался вперед. Люди замерли, будто были обречены на это стояние, и никто не был в силах помешать им выполнить то, что начертано судьбой.