Шрифт:
– Я просто честный человек!
– Палтус ты, – сказал Фласк и осекся. Планкет замер с открытым ртом. В устах Лампиера эта грубость звучала легко и насмешливо, с отеческой теплотой, – у Фласка же она превратилась в нечто оскорбительное. Компаньоны посмотрели друг на друга и отвели глаза. Оба чувствовали неловкость.
– Ээ… – сказал Фласк, побагровев. – Вот… так… в общем…
– Ясно, – сказал Планкет, глядя в землю.
Он нашел отвертку и постучал острием по медным листам, оставляя царапины. Половина черепа отозвалась металлическим гулом.
– Готово почти. Надо снять эту накладку – поможешь?
– Естественно!
Ощущение праздника звенело в доме Золтаха Гарби. Оно слышалось и в тягучем запахе рыбного пирога, и в гулком перестуке поднимаемых из подвала бутылок, и в приглушенной болтовне женщин, и в детском смехе. Праздник просачивался во все щели, словно морской туман. И с каждым часом напряжение нарастало – того и гляди, в воздухе запляшут искры электрических разрядов. Праздник! Скоро Праздник!
Во всем доме только один человек не был охвачен радостным возбуждением. И даже наоборот – чем меньше времени оставалось до начала парада, тем больше сил требовалось, чтобы не поддаться панике. Громоподобный бой башенных часов, отмечающий каждую четверть, заставлял его вздрагивать все сильнее и сильнее.
Раньше Золтах, как и все барбюны, любил День Бойни. Ему нравился вкус праздничного пирога с камбалой, нравилось синее вино, и, черт возьми, он любил парад! Каждый год они соревновались с другими Семьями – у кого лучшая праздничная тележка и кто дальше пронесет старейшину на тяжеленном церемониальном стуле. Они выигрывали семь раз подряд, и до сих пор никто не побил этот рекорд…
Однако с тех пор, как пять лет назад к Золтаху перешли обязанности главы невероятно огромного семейства, праздник превратился в сущий ад. Одно дело, когда ты несешь за ножку стул с верещащим от ужаса и возмущения главой Семьи (можно даже уронить случайно – в отместку за целый год нотаций и запретов), и совсем другой разговор, когда ты сам сидишь на этом стуле, а сыновья и племянники вспоминают обиды.
– Слушай меня внимательно. – Золтах откинулся на спинку резного стула и сложил руки на животе.
– Да, папа. – Его старший сын, Бартас, понуро опустил голову.
Парню было давно за тридцать, но, как ни прискорбно, годы ума ему не прибавили. Что ни говори – все как об стенку горох. Стоит, раскрыв рот, внимает, а попросишь повторить, так двух слов связать не может. Из-за таких и пошла за барбюнами слава людей недалеких и, мягко говоря, глуповатых. Дурацкие анекдоты про барбюнскую сообразительность пользовались успехом и в грязных портовых кабаках, и на приемах кетополийской знати. Говорят, их рассказывают даже сиамцы, а уж им-то грех гордиться умом.
– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – сурово сказал Золтах, и сын послушно поднял взгляд. На лице застыло откровенно идиотское выражение.
– Надеюсь, ты догадываешься, зачем я тебя вызвал?
– Нет, папа, – с искренним недоумением ответил сын.
– Нам надо обсудить Церемонию Тронов, – сказал Золтах. Сын радостно закивал. Интересно, что у него на уме? Неспроста ведь строит из себя идиота, наверное, уже задумал какую-то подлость. В прошлом году Золтаха случайно уронили в мусорную кучу, в позапрошлом – в бочку с сырой рыбой… Хотелось бы знать, что они придумали на этот раз? Воды канала Махолек? Или прямо в Баллену с моста? Но ничего…
Целый год Золтах думал, как себя обезопасить, и в конце концов нашел выход. Главы прочих Семей будут носить его на руках за подобное изобретение.
– Все готово, папа, – сказал Бартас. – Церемониальный стул вылизан до блеска, вам не нужно беспокоиться…
– Погоди, – Золтах остановил его взмахом руки. – Ты помнишь, что означает для нас Церемония Тронов?
В глазах Бартаса мелькнуло недоумение.
– Э… Ну, глава Семьи вроде короля, он должен сидеть на троне, а подданные носить его на руках?
– Молодец, – похвалил его Золтах. – Однако в последние несколько лет наметилась весьма неприятная тенденция. Я замечаю революционные брожения…
Фразу Золтах вычитал в одной из газет. Основной смысл от него ускользал, но нутром он чуял, что она, как ничто иное, подходит к сложившейся ситуации. Степень недоумения на лице у Бартаса увеличилась раза в два – рот приоткрылся.
– Ведь, если вдуматься, падение главы Семьи со стула во время парада – это призыв к свержению законной власти!