Шрифт:
— Зачем ехать в такую даль? — выкрикнул кто-то.
— К мужу! — весело отозвалась она.
После этого гомон немного поутих. Некоторые мужики, наглядевшись на дамочку, отваливали от стола, шли на улицу или к пивной стойке. Подходили другие. Неизменными оставались только пожилой майор за соседним столиком, какой-то отпускник, бледный от выпитого вина, и бородатый поэт.
Отпускник никуда не ехал, но, чувствуя близость женщины, аромат духов, изображал из себя преуспевающего дипломата, которого хотят послать за рубеж.
— А не боитесь? — прищурившись, спросил внезапно майор. — Грянет война!
— Кто сказал? — отпускник с брезгливым видом поднял стакан с вином. — Для чего, вы думаете, наш нарком ездил в Берлин?
Присутствие женщины, одной на всю ораву, заряжало мужиков невидимой энергией. Каждый выжимал из себя, что мог. Дипломат — значительность, майор — подозрительность и суровость, поэт — чувства, разросшиеся от стихов. И хотя его не слушал никто, он читал непрерывно, вырывая непонятные строчки и мысли, словно колдун.
Хвастовство дипломата вызвало сперва озабоченность у мужиков, но быстро надоело. А тот, не замечая неприязненных взглядов, видел только голубой шелк перед глазами и продолжал говорить, как он идет от повышения к повышению, служба дается ему легко из-за доброго характера и множества языков, коими он овладел.
Молодые, видно, решили его проучить.
— А чего ты в пивнушке сидишь каждый день, если такой умный? — выкрикнул один из них. — Вино пить можно и без языков.
— А… у… матери, — последовал ответ. — Матерь навещал.
— А может, он шпик? — раздался голос из дальних рядов. — Накостылять бы ему щас!
— Кто шпик? — откинулся дипломат. — Если бы я был шпик, я бы тут пил?
Мужик у стойки тяжко вздохнул и поднял кружку:
— Это наш… Федька Поломошнов.
— Откуда? — вскинулся намекавший про шпика.
— Из Рождествена.
— А… — напор остыл. — У вас там вся деревня Поломошновы.
Наступило молчание.
— Хотите, я прочту стихотворение? — встрепенулся поэт.
— Сколько их у вас? — полюбопытствовала Надежда.
— Имеются. Но свои стихи я не читаю. А вот послушайте:
«Ну что ж! Все правильно! Теперь вы удивите… Я, вспоминая жизнь свою, смотрю на небосвод. И поколенью моему, мне чудится, в зените Плывет, салютуя… весь необъятный звездный флот».Отпускник-дипломат, не замечавший, казалось, ничего вокруг, встрепенулся и уставился на бородатого поэта.
— Что же такого особенного в вашем поколении?
Поэт легко отмахнулся.
— Это не мои стихи. Это отца. Ни одно из них не напечатано. А я считаю его истинным поэтом.
— А вы?
— Я, так сказать, подмастерье. Учусь!
— У вас разве есть другая профессия?
— Конечно! — воскликнул бородатый. — Я шорник.
— Что же вас заставляет сочинять стихи?
Каким восхитительным прищуром она наградила бородатого! «Нет, она не шпионка», — вновь подумал майор.
— Не могу не сочинять! — воскликнул бородатый. — Вот сяду чинить хомуты, гляну в окно. А там солнце! И сразу хочется писать про знамена и праздники. А вот еще! Это не я, это отец:
«Уж сколько лет назад Тем самым же обрядом Крещен был я, как все на всей Руси. И кажется сегодня детство где-то рядом, И смерть на расстоянии протянутой руки…»В толпе произошло движение.
— За такие стихи сейчас можно получить… — раздался осторожный голос.
— Так почитайте свои, — попросила Надежда.
— Нет! — отмахнулся бородатый. — Я пишу про колхозы и заводы. Когда газета попросит. Мои стихи можно читать только по праздникам. На майские, например, мой стих на плакате написали. В одном экземпляре. И дали премию — три рубля!
«Бей врага, гранатометчик, Не жалей своих гранат! Заводи моторы, летник! Поднимай аэростат».Майор с удивлением наблюдал, как залетная фифочка изображала неподдельный интерес, которого наверняка не было. Он подумал, что сегодня же увезет эту женщину. Никто из окружавших не мог ей предложить то, что требовалось, — ни местные мужики, ни поэт, ни пьяненький отпускник-дипломат.