После этих умозаключений Гронек позволил себе удовольствие пройтись мимо выстроенных в ряд скульптур. Они заинтересовали его гораздо больше, чем можно было предположить. Каждый из людских пороков, которые он угадывал в крикливых красках, характерных жестах и гримасах кикимор, живо напоминал ему процессы, в которых приходилось участвовать, людей почти забытых, скрытых временем в тень подсознания…

Неожиданно ему сделалось плохо, он закрыл глаза и закачался. Видно, солнце припекало слишком сильно.

— Пан адвокат! — раздался голос со ступенек. — Кофе ужо — как собачий нос!

Но Гронек не отвечал, и Седлницкий побежал к нему.

— Что с вами? — спросил он озабоченно и взял адвоката за локоть.

— Я почему-то неважно себя почувствовал… — Гронек провел ладонью по лицу. — Наверное, от солнца.

— Так пойдемте быстрее в тень. — Рафаэль повел его к замку. — Дам вам выпить чего-нибудь холодного. Кофе, например.

Во дворе Гронек освободил свою руку и пошел твердой походкой.

— Холодный кофе пейте сами, — сказал он, повернувшись к Седлницкому. — И вообще катитесь вместе с ним к черту!

— Или в… — художник произнес ядреное слово и захохотал довольный. С этой минуты он стал смотреть на своего гостя приветливей.

— Да, да, именно туда, — согласился адвокат, всегда умевший найти верный тон в разговоре с разными людьми.

Они прошли через кухню, по которой разносился аромат из кастрюли с кипящим вороньим супом, и вошли в большую комнату, где пахло масляными красками, скипидаром и смолой. Художник усадил посетителя в потертое кресло и начал колдовать с напитками. Сквозь узкое окно в толстой стене Гронек видел двор, залитый солнцем. Потом он окинул взглядом комнату. Все стены были завешаны картинами, а те, которые не уместились, стояли где придется.

— Только не вздумайте таращить глаза на картины и болтать об искусстве, — предупредил Рафаэль.

— Это мне и в голову не придет, — отрезал Гронек. — Я только что насытился настоящим искусством. И каким искусством! Однажды я прочитал, что в одно мгновение можно прожить всю жизнь. Мне казалось, что это всего-навсего поэтический образ. Черта лысого! Если бы я еще немного побыл среди тех скульптур, то поверил бы, что бедняжку Залеску убил я, и пошел бы сдаваться Янде!

Седлницкий как раз собирался подать адвокату высокий бокал, наполненный льдом и какой-то красной жидкостью. Услышав слова Гронека, он быстро поставил напиток и с удивлением посмотрел на гостя.

— Вот видите, — произнес он медленно, — а большинство называют их кикиморами…

— Я тоже, — вздохнул Гронек, — пока не увидел. Наверное, это большинство поймет их только в будущем веке.

— Вы говорите мои слова, — заявил серьезно Рафаэль. — Кто бы мог подумать о вас такое! Выпейте, вам будет легче. Вы — очень впечатлительная натура.

— Хорошо… — блаженно протянул Гронек, отпив из бокала несколько маленьких глотков. — Скажите, а что вы туда намешали?

— Содовая вода, лед, чуть-чуть водки и сок черной смородины. Домашний, Мила привезла.

— Кто?

— Есть тут одна, — махнул рукой Рафаэль в сторону главного здания замка. — Тоже искусствовед. На скульптуры Матеса смотрит как на забавный кич.

— Вы, видимо, имеете в виду пани Альтманову?

— Барышню, уважаемый, барышню! Перезрела наша Эмила. Даже любовника не смогла найти. Но сейчас у нее вроде появилась надежда. Видел я ее в «Монастырской винарне» с этим вашим капитаном.

— К сожалению, — вздохнул адвокат, — ее надежда, кажется, небезосновательна.

— Эта ему подойдет, — сказал художник с непонятной мстительностью в голосе. — А знаете, я себе тоже намешаю коктейль. Только пропорции изменю немного.

— Еще даже не полдень, — деликатно заметил адвокат.

— Но он приближается. К тому же меня ждут дела. Очень серьезные. — Рафаэль бросил на Гронека испытывающий взгляд, ожидая, видимо, что тот спросит, какие. Но именно поэтому гость не стал спрашивать — знал, что в таком случае лучше подождать, пока плод сам созреет.

— А тут еще ночью был настоящий переполох, — продолжил художник. — Из-за этого психа Яначека. Приедет сегодня ваш капитан? Расскажу только ему, хотя все это, наверное, не так важно, — и, не дожидаясь ответа, милостиво разрешил: — Вы пока здесь можете осмотреться, я сейчас приду.

Гронек послушно бросил взгляд на развешанные картины, но даже не поднялся с кресла. Хоть он и высоко ценил творчество Седлницкого, но сегодня у него было другое настроение. Неожиданно его внимание привлекла висевшая на тоне старинная гравюра, заключенная в раму. Он встал и подошел ближе.

Это была гравюра на меди с изображением мужчины в расцвете лет в высокой черной шляпе, с колетом вокруг шеи и плащом, накинутым на плечи. Грудь закрывал блестящий панцирь. Внизу изящно выведена подпись: «Петр Седлницкий из Холтиц, полковник и начальник кавалерии моравских рядов. 1620».