Шрифт:
Служил в Баку на барже матрос. Звали его Гуссейн.
В барже возили нефть.
Нальют её, бывало, по самую горловину. Подойдёт буксир.
— Эй, лови!
Шлёп на баржу толстенный канат с петлёй на конце.
Гуссейн подхватит его и тащит к железной тумбе — кнехту. Набросит на кнехт, затянет узлом.
— Пошёл!
Запыхтит буксир, забурлит винтом и потянет баржу вон из порта...
Узлов Гуссейн знал множество.
Были у него узлы послушные: свернул, дёрнул — и готово.
Были упрямые: семь потов сойдёт, пока завяжешь.
Были хитрые: год сиди — не распутаешь.
И был один — самый лучший, который Гуссейн почему-то вязал очень редко.
Раз поздно вечером, в ноябре, шёл Гуссейн по городской улице и видит: в окнах, обращённых к порту, мерцают красные огненные зубчики. Больше, больше, и вот уже на всех стёклах заплясали молчаливые красные человечки.
В порту начинался пожар.
Когда Гуссейн прибежал туда, на причалах было светло, как днём.
Горела баржа с нефтью. Только не Гуссейнова, а та, что рядом.
Огонь бил из неё, как из громадного примуса.
Пожарники ничего не могли поделать.
— Убрать её, убрать! — кричали люди. — Сейчас взорвётся!
Подошёл большой горбатый буксир. С него на баржу бросили канат.
Теперь главное — его привязать.
Двое смельчаков влезли на баржу; задыхаясь от дыма, они набросили тугой пружинистый канат на тумбу и спрыгнули на берег.
Буксир потянул. Петля на конце лопнула, и канат змеёй сбежал с тумбы.
Тогда крепить его полезли трое.
Молча следили за ними люди.
Вот канат снова на тумбе. Вот он завёрнут узлом. Буксир дёрнул. Канат соскочил и плюхнулся в воду.
Больше охотников не находилось.
И тогда какой-то человек вылил на себя ведро воды и взбежал на баржу по сходне.
От него сразу же повалил пар.
Человек на лету поймал брошенный с буксира мокрый канат и, присев на корточки, начал вязать его за тумбу.
От жары куртка на нём сразу высохла и надулась пузырём... Петля… Ещё петля… чуть-чуть потуже...
— Готово!
Он махнул рукой, бросился назад к сходне и, не добежав до неё, упал.
Обожжённого, его вынесли на берег.
Это был Гуссейн.
Буксир натянул канат, и баржа стала медленно поворачиваться носом к морю.
Вот её корма задела причал — трах! — канат дёрнулся и упал в воду.
Неужели узел не выдержал?
Нет! Канат вырвался из воды и снова натянулся как струна. Баржа, освещая красным светом гавань, пошла к выходу.
В море буксир обрубил канат.
Не успел он отойти и на пятьсот шагов, как баржа взорвалась. Жёлтый огненный гриб вырос над водой.
Когда он погас, баржи не было...
Гуссейн целый месяц пролежал в больнице.
Спина и грудь его были покрыты волдырями, а пальцы были все в ранах. Тяжёлый канат, когда он вязал его, в кровь разодрал руки...
Вот каким оказался самый лучший узел Гуссейна — крепким, безотказным.
Но это был злой узел.
Капитан «Доротеи»
Капитан Минаев был угрюмый старик.
Другим капитанам везло. Они служили на сверкающих краской и медью паровых гигантах, командовали дизель-электроходами, пересекали ледяные просторы Арктики.
Минаев всю жизнь проплавал на старом маленьком пароходике со смешным названием «Доротея».
Пароходик ходил по заливу между Ленинградом и Кронштадтом и был кривоносый, с тонкой, как макаронина, трубой.
А теперь шла война. Это она вытащила старый пароход из залива, заставила пройти всё море и нынче гнала обратно в Ленинград.
Корабли отступали. Они шли, как усталые солдаты, цепочкой, один за другим.
Самым большим среди кораблей был «Восток». Он вёз раненых. В его каютах и трюмах одна на другой стояли зелёные больничные койки, а во весь борт — от воды до палубы — тревожно алел санитарный крест.
Самой маленькой была «Доротея». Гружённая фанерой, мукой и пробкой, она шла неподалёку от плавучего госпиталя, то и дело отставая от него.