Волею судьбы в ее доме поселился враг, и по некоторому размышлению княгиня пришла к выводу, что решение Репнина привезти раненую Сычиху к ним в имение — это дар фортуны. Провидение само отдало эту ведьму в руки княгини и наделило властью распорядиться ее никчемной жизнью. Что там сказал доктор Штерн?.. Сычиха впала в забытье и не узнает никого вокруг себя? Превосходно! Да мало ли что способна сделать с собой слабоумная… Или еще проще — спала, спала и не проснулась… Конечно же! Как это просто — Сычиха должна уснуть… Вечным непробудным сном! Упокой Господь ее душу!..

Долгорукая вдруг почувствовала азарт охоты — она трепетала, словно гончая перед решающим прыжком. Сычиха должна умереть! И княгиня решительно направилась в комнату Татьяны.

Раненая лежала на подушках — бледная, с осунувшимся острым лицом. Долгорукая прислушалась — ей показалось, что в комнате еще кто-то есть, но потом она поняла — это бредила Сычиха. Она вымучивала горлом какие-то слова, словно грозила кому-то, обещая осуществление проклятья. Видеть и слышать это было для Долгорукой невыносимо — даже в бессознательном состоянии эта чертовка продолжала сеять раздор и пугала грядущим наказанием. Словно черный демон вселился в нее и теперь чревовещал — свободный от телесных оков и запретов христианского разума.

— Бог поймет, Бог простит, — едва слышно прошептала Долгорукая, оглядывая комнату в поисках подходящего для ее целей предмета.

Внезапно ее осенила мысль — княгиня подошла к изголовью кровати и, делая вид, что поправляет подушки, медленно вытянула из горки одну из них. Сычиха будто застонала, но потом снова погрузилась в тревожную пустоту и блаженным голосом стала звать кого-то.

— Корф! — поняла Долгорукая. — Она зовет этого подлеца, старого барона!

Что ж, усмехнулась княгиня, сейчас вы соединитесь, голубки, на веки вечные станете неразлучны! Долгорукая мягко взбила подушку в руках и нависла над Сычихой. Она примерялась упасть вместе с подушкой, чтобы своим телом придавить ее к лицу раненой, как вдруг скрипнула дверь в комнату, и от порога раздался встревоженный, испуганный голос князя Петра:

— Маша! Что ты делаешь?!

— Я? — Долгорукая вздрогнула от неожиданности и застыла в неловкой позе с подушкой в руках. — Да вот… поправить хотела… Чтобы удобнее спалось.

— Ты пугаешь меня, Маша, — тихо сказал князь Петр, подходя ближе. — Ты становишься одержимой убийствами.

— Так вот какова твоя любовь? — спокойно усмехнулась Долгорукая, медленными движениями взбив подушку и заботливо подложив ее под упавшую с кровати руку Сычихи. — Ты столь сильно ненавидел меня за то, что я есть, жива и мешаю твоей связи с той девкой, что готов обвинить в чем угодно, лишь бы избавиться от меня?! Но нет — этому не бывать! Я не позволю тебе ни отправить меня в больницу, ни на каторгу! Я найду защиту от развратного и лживого мужа, бросившего жену и родных детей ради крепостной потаскушки!

— Маша! — воскликнул князь Петр. — Ты же все передергиваешь!

— Нет! — Долгорукая повернулась к мужу и надменно уставилась ему в лицо. — Нет, это ты сию минуту обвинил меня в покушении! Ты прятался больше года по лесам, убеждая меня в том, что я убила тебя! Ты не заступился за свою жену, когда мерзавец Корф обвинил меня в отравлении твоего дружка, старого барона!

— Машенька! — растерялся князь Петр. — Побойся Бога! Разве не ты сама призналась в содеянном?!

— А что может доказать слабая, одинокая и беззащитная женщина, со всех сторон окруженная врагами и предателями?! — Долгорукая патетически всплеснула руками. — Да, я смолчала, оклеветанная подло и безвинно! Но это не дает тебе права подозревать в любом моем поступке злой умысел и обвинять огульно и жестоко!

— И я, по-твоему, не должен верить своим глазам?

— А где были твои глаза, когда я изводилась от горя и вся исплакалась, униженная и преданная тобой?! С каким видом ты смотришь в лицо своим детям? Ты и сейчас еще считаешь, что имел право изменить мне, ибо я, видите ли, перестала быть прежней наивной дурочкой, которую ты убедил выйти за тебя замуж!

— Это просто невыносимо! — вскричал князь Петр и схватился за голову. — Ты сводишь меня с ума!

— Ум? — дьявольски расхохоталась Долгорукая. — Да ты потерял его, пока удовлетворял свою похоть, бегая по четвергам в свое укромное местечко в имении Корфов!

— Вон! — страшным шепотом велел жене князь Петр. — Уйди, Маша, прошу тебя! Иначе я за себя не отвечаю.

— Как скажешь, — покорно кивнула Долгорукая. — Но я всегда буду зеркалом твоей трусости и подлости! А ты никогда не сотрешь со своей семьи позор бесчестия, которое сам на него и навлек!

С этими словами Долгорукая с гордо поднятой головой вышла из комнаты Татьяны.

Князь Петр с ужасом смотрел ей вслед — его жена обладала каким-то мистическим даром убеждения, легко переворачивая очевидное и заставляя принимать на себя ей же адресованные обвинения. Князь Петр слабел, когда Мария вот так бросалась в атаку. Из княгини, наверное, мог получиться великий судья, адвокат или прокурор — в зависимости от того, чью сторону ее пригласили бы представлять. Ей не находилось равных в споре, ибо в ее исполнении он уже не был спором, а скорее — декларацией, обязательной к общей ратификации.