— Мы никогда особенно не разговаривали о моей работе. Это и к лучшему. Бывали времена, когда она казалась мне тяжелой. Я делал вещи, которыми нельзя гордиться, но которые были необходимы.

Лев помолчал, пытаясь найти нужные слова. Он спросил:

— Кто-нибудь из ваших знакомых был арестован?

Вопрос был неловким и тягостным, и Лев прекрасно понимал это. Степан и Анна переглянулись, прежде чем вернуться к приготовлению голубцов. Они были явно рады тому, что им есть чем заняться. Анна пожала плечами.

— Все знают кого-нибудь, кто был арестован. Но мы не ставим это под сомнение. Я говорю себе: это ведь вы, офицеры, располагаете уликами и доказательствами. Я знаю о людях лишь то, что вижу сама, а казаться нормальным, лояльным и милым очень легко. Твоя работа в том и состоит, чтобы видеть дальше. Ты лучше знаешь, что нужно этой стране. И не нам судить об этом.

Лев кивнул, соглашаясь, и добавил:

— У этой страны много врагов. Нашу революцию ненавидят во всем мире. Мы должны защищать ее. К несчастью, даже от самих себя.

Он помолчал. Он пришел сюда не для того, чтобы повторять партийную риторику. Его родители замерли, глядя на своего сына; их пальцы были перепачканы мясным соком и маслом.

— Вчера мне предложили донести на Раису. Мое непосредственное начальство считает, что она предательница. Оно считает, что она работает на иностранное правительство. Мне приказано провести расследование.

С пальца Степана сорвалась и упала на пол капля масла. Он долго смотрел на жирное пятно, а потом спросил:

— Она — предатель?

— Отец, она — школьная учительница. Она работает. Потом возвращается домой. Работает. И приходит домой.

— Ну так скажи им это. Есть ли у них доказательства? Почему им вообще пришла в голову такая мысль?

— У них есть признание казненного шпиона. Он назвал ее имя. Он утверждал, что она работала вместе с ним. Но я знаю, что это признание — ложь. Я знаю, что этот шпион на самом деле был всего лишь ветеринаром. Мы сделали ошибку, арестовав его. Я полагаю, его признание было сфабриковано другим офицером, который пытается очернить меня. Я знаю, что моя жена невиновна. И что все происходящее — лишь месть.

Степан насухо вытер руки о фартук Анны.

— Скажи им правду. Заставь их выслушать тебя. Доложи об этом офицере. Ведь ты же обладаешь властью.

— Это признание, поддельное оно или нет, официально считается правдивым. Оно превратилось в служебный документ, в котором упоминается имя Раисы. Если я стану защищать ее, то тем самым подвергну сомнению официальный документ. Если мое начальство согласится с тем, что это признание сфальсифицировано, значит, ему придется согласиться с тем, что и остальные бумаги тоже могут быть поддельными. Поэтому оно будет стоять на своем, ведь последствия могут быть сокрушительными. Встанет вопрос о подлинности всех без исключения признательных показаний.

— А разве ты не можешь заявить, что этот шпион — ветеринар — просто ошибся?

— Могу. Именно это я и собираюсь сделать. Но если я не смогу доказать свою правоту, арестуют не только Раису, но и меня. Если она виновна, а я стану утверждать, что нет, значит, я тоже становлюсь виновным. Но и это еще не все. Я ведь знаю, как делаются подобные вещи. Существует большая вероятность того, что и вас тоже арестуют. Мишенью правосудия, согласно действующему законодательству, становятся и члены семьи преступника. Мы будем признаны виновными, потому что являемся родственниками.

— А если отречешься от нее?

— Не знаю.

— Нет, знаешь.

— Мы останемся живы. Она — нет.

В кастрюле на плите все еще кипела вода. Наконец Степан вновь заговорил.

— Ты пришел к нам, потому что не знаешь, как поступить. Ты пришел к нам, потому что ты хороший человек и хочешь, чтобы мы дали тебе честный и правильный совет. Чтобы ты заявил своему начальству, что оно ошибается и Раиса невиновна. А потом достойно встретил последствия своего поступка.

— Да.

Степан кивнул, глядя на Анну. После недолгого молчания он добавил:

— Но я не могу дать тебе такой совет. И я не уверен, что ты и впрямь надеялся на то, что я тебе его дам. Разве я могу так поступить? Правда заключается в том, что я хочу, чтобы моя жена осталась жива. Я хочу, чтобы и мой сын жил дальше. Я сам хочу жить. Я сделаю все, что угодно, лишь бы так оно и было. Если я правильно разобрался в ситуации, речь идет об одной жизни против трех. Прости меня. Я знаю, ты ждал от меня большего. Но мы уже старики, Лев. Мы не выживем в ГУЛАГе. Нас разлучат. И мы умрем поодиночке.