– Как все это сложно, правда? – продолжала Грейс. – Ты счастливая, у тебя нет дочерей. Сильвия, тебе мать что-нибудь рассказывала?

– Мало... Почти... Нет, в сущности, ничего.

– Ну да. Я тоже потом это поняла... Я думаю, мне следует поговорить с девочками. Как они сейчас быстро растут! Агата на будущий год в мае поедет в пансион, наверное, я могу подождать до тех пор. – Сильвия смотрела на нее, широко открыв глаза. – Нет, нет, не в ее честь. У Фарли в семействе тоже были Агаты. – Она довольно улыбнулась. – Так что будем надеяться на лучшее. Наверное, ужасно, когда мать говорит так о своей дочери, но ты же знаешь, что я имею в виду.

Сильвия серьезно кивнула.

– Ты просто невероятно хороша! – воскликнула Грейс, вскакивая с кресла. – Я думаю, муж без ума от тебя!

А вот это только наша тайна – румянец цвета дикой розы выступил на щеках Сильвии. Она встала и повернулась к окнам.

– Пойдем пройдемся по саду. Сегодня чудесный вечер.

– Как я рада, что книжка идет хорошо, – сказала Грейс Хильдершем, следуя за ней. – Какой у тебя талантливый муж! А наши дети его просто обожают!

– Долейте себе.

– Спасибо. – Буль-буль-буль. – Джимми включили в сборную школы, я не говорил вам? – Он подвинул графин ближе к Реджинальду.

– Молодчина. Ему остался еще год, верно?

– Да, он молодец. Поговаривают даже о стипендии. Но я уже записал его в Винчестер. Это осложняет дело. Я не знаю, достаточно ли он подготовлен, чтобы там учиться, но не хотел бы, чтобы он учился в другом месте.

– А школьная стипендия не имеет значения для вас?

– В финансовом отношении, я думаю, это не так важно. Но мальчикам нравится получать стипендии. Всегда лестно упомянуть об этом.

– Да, но вы же не пошлете мальчика учиться не туда, куда хотите, только из-за того, что школа дает ему стипендию в рекламных целях.

Хильдершем пожал плечами и выпил глоток вина.

– Или пошлете? – спросил Реджинальд, попыхивая трубкой.

– Я думаю, отношение школы тоже надо учитывать – до некоторой степени.

Что, он действительно так думает, мелькнуло у Реджинальда, или мстит мне за историю с водой?

– А кем он хочет быть? Он уже решил?

– Нет, я еще не решил. Возможно, адвокатура, с перспективой заниматься впоследствии политической деятельностью.

– Вы совсем не советовались с ним? Я ведь не отец, я просто спрашиваю.

– Мой дорогой Уэллард, он хотел бы стать пиратом.

– Что ж, если он займется политикой, выйдет почти то же.

– Или профессиональным игроком в крикет. Кстати, вы были у Тайлеров?

– Нет. А кто это?

– Люди, которые купили Монкс-кросс.

– Ах да. Нет, мы почти ни к кому не ходим. Думаю, что по моей вине. Терпеть не могу завязывать отношения с людьми по соображениям географическим.

– Вам не кажется, что с таким же успехом можно не терпеть быть англичанином?

– Нет. Но сказано неплохо, – улыбнулся Реджинальд. – Я понял вашу мысль. Что ж, исправимся и на следующей неделе выберемся к Тайлерам.

– В этом-то все дело, – заметил Хильдершем, разглядывая кончик своей сигары.

– А! – воскликнул Реджинальд, пряча улыбку. – Мы не любим нашего брата англичанина. Почему же?

– Англичанина!

– Так. Вы мне все объяснили.

– Какой-то еврей-разносчик, который перед войной торговал неизвестно чем, а после подписания перемирия оказался миллионером. Для меня этого достаточно.

– Что-то я сегодня расположен спорить, – сказал Реджинальд. – Мне известен человек, который до войны был просто мелким дворянином, а когда было подписано перемирие, оказался графом... Его фамилия Хейг.

Хильдершем вежливо хмыкнул и заметил, что, если рассуждать всерьез, он не считает Тайлеров подходящим знакомством.

– Что вы не принимаете в нем, кроме вероисповедания?

– Он сколотил состояние на войне. Мне этого достаточно. Возможно, он не совершил ничего нечестного, но деньги он нажил на войне. Этого достаточно для каждого. Вам или мне было бы стыдно, если бы после войны мы оказались богаче, чем были до.

– Простите, что я опять привожу в пример Хейга, но разве с ним... э-э-э... не произошло то же самое?

– Мой дорогой Уэллард, не думаете ли вы, что деньги, присуждаемые парламентским актом за заслуги перед родиной...