Их благосклонность в отношении представителей этих различных культов обеспечивало такую же дополнительную страховку в отношении Тангри. Суеверная всеобщая взволнованность создавала, таким образом, всеобщую терпимость. А когда они перестанут быть боязливо суеверными, тогда в Туркестане и в Персии потомки Чингиз-хана сделаются нетерпимыми.

Монгольское государство, основанное на этих принципах, позаимствовало у Тюрков Уйгуров свои инструменты цивилизации: письменность и язык их канцелярии. Мы видели, что в 1203 г., при падении найманского царства, Чингиз-хана взял себе на службу Уйгура Тататонгу, хранителя печати покойного Тайана. Тататонге было поручено обучать сыновей Чингиз-хана писать по-монгольски уйгурской письменностью [507] , и в то же время он должен был скреплять подписью официальные акты, прикладывая тамгу или императорскую печать, [508] то, что являлось наброском канцелярии. Начиная с 1206 г., Чингиз-хан наделил функциями великого судьи Чиги-кутуку, Татара, которого он сам и его жена Бортэ в свое время усыновили, когда тот был еще ребенком, и воспитали. Чиги-кутуку было поручено записывать, – разумеется, уйгурской письменностью и на монгольском языке – судебные решения и приговоры, а также распределение населения среди монгольской знати, в «синих тетрадях» (коко-даб-лар), что образовывало одновременно кодекс юриспруденции и, по выражению Пельо, «нечто вроде монгольского Хозьер». [509]

Ясак, буквально регламент, т.е. кодекс или свод постановлений обычного права чингизидов, должен был получить свой первый набросок (или свою императорское признание) на курултае 1206 г. [510]

Через ясак, великий хан «сила Неба» налагает как на гражданское общество, так и на армию (которые, впрочем, смешиваются), строгую дисциплину, желаемую Небом. Это был суровый кодекс: смертная казнь за убийство, серьезную кражу, заранее согласованную ложь, супружескую измену, содомию, колдовство, укрывательство и т.д. Гражданское и военное неповиновение уподоблялось преступлениям общего права, и ясак, будучи одновременно гражданским и административным кодексом, являлся дисциплиной, приемлемой для управления миром. Он был дополнен в том, что касается юриспруденции, изречениями (билик) Чингиз-хана, сегодня утерянными, как и впрочем, сам ясак.

Результаты этой монгольской дисциплины удивляли западных путешественников. Лет через сорок после курултая 1206 г., францисканец Плано Карпини, возвращаясь из Монголии, отмечает: «Татары (т.е. Монголы) повинуются своим предводителям как никакой из народов в мире, в большей даже степени, чем наши священники повинуются своим вышестоящим по званию. Они почитают их безмерно и никогда им не лгут. Между ними нет никаких спорных вопросов, разногласий или убийств. Отмечают лишь малозначительные случаи воровства. Если один из них теряет скотину, то тот, кто ее находит, не только не посмеет присвоить ее себе, но и чаще всего приводит ее владельцу. Их женщины очень целомудренны, даже когда они развлекаются». Если сравнить это картину с той, что изображала анархию монгольской страны накануне завоевания Чингизханидов или с моральным состоянием современного монгольского народа, то видно, как ясак Чингиз-хана коренным образом трансформировал монгольское общество. [511]

На вершине общественного здания возвышалась семья Чингизханидов, или золотая семья (алтын урук), во главе которой стоял великий хан (каган, каан), принцами семьи являлись сыновья великого хана (кобегун). Она владела огромными захваченными территориями так же, как и предки Завоевателя владели своей частью родной степи. С пастбищ (нутук, юрт), признанных за четырьмя сыновьями Чингиз-хана, начались, таким образом, будущие ханства Чингизханидов. Монгольское общество, – а точнее, тюрко-монгольское общество, ведь мы видели, что Чингиз-хан ассимилировал значительное количество тюркских племен Алтая, – оставалось аристократическим по своей организации. Старая «степная аристократия», умело показанная Бартольдом и Владимирцовым, аристократия богатырей (багадур) и предводителей (найон), [512] продолжала обеспечивать командным составом разные социальные классы: воинов и верных, являвшихся в высшей степени свободными людьми (нокур), во множественном числе (нокуд), простолюдинов, образовывавших простой народ (арат, карачу). Наконец, крепостных (унаган богол), относившихся, в принципе, к монгольской расе. Владимирцов различает здесь все элементы феодального общества, эшелоны которого, на различных уровнях иерархии, объединялись между собой наследственной связью личной преданности.

В армии, на различных уровнях военной иерархии, царствовал тот же самый феодальных принцип; та же самая связь личной преданности объединяла командиров десятков (арбан), сотен (джагун), тысяч (минган), десяти тысяч (тумен) солдат. Сотники, тысячники и командующие мириадами были предоставлены большой аристократией (найон). Ниже них, основа армии состояла из маленькой знати свободных людей, которые носили старый тюркский титул – тархан (по-монг. дарган) и имели привилегию сохранять в принципе как свои индивидуальные трофеи, добытые на войне, так и дичь, подстреленную на большой охоте. [513] Впрочем, несколько тарханов, ввиду своей ценности, были возведены в ранг найонов.

Эта армия, «аристократически организованная», как пишет Владимирцов, сама имела свою элиту, личную гвардию великого хана. Гвардия (кашик) состояла из десятка тысяч человек. Солдаты этой гвардии (в единственном числе – кашикту, во множественном числе кашиктан), были теоретически распределены на дневную гвардию (туркак), во множественном числе – (туркаут) и ночную гвардию (кабтаул), во множественном числе (кабтавул) или (кабтаут). [514] К ним надо добавить (кортчин) или лучников «носителей колчанов». «Количество (кабтаут) увеличилось с 800 до 1000, (корчин) – с 400 до 1000, а тургаут насчитывали 1000 человек. Численный состав гвардии в результате достиг 10 000 человек». [515]

В нее могли войти только знатные люди или люди, в высшей степени свободные (тархат, даркат). Простой солдат из гвардии имел превосходство над командиром тысячи человек из остальной армии, и именно из гвардии Чингиз-хан выбирал большую часть своих генералов.

Монгольская армия располагалась, в принципе, по трем направлениям. В соответствии с монгольской ориентацией, то есть лицом к югу: левым флангом (джегун-гар, джаун-гар, джун-гар) [516] на востоке, на первых порах командовал джелаир Мукали. В центре (гол), находившемся под командованием Баарин Найа, молодой Тангут по имени Чаган, которого Чингиз-хан приютил и вырастил как своего сына, командовал тысячами элитных гвардий. Правым флангом – барагун-гар, бараун-гар, барун-гар, [517] командовал Арулат Боортчу, или Богурджи. После смерти Чингиз-хана, монгольская армия достигнет численного состава в 129 000 человек; левый фланг, ввиду военных условий, усилится на 62 000 человек, а правый фланг – на 38 000 человек, остальная часть будет распределена между центром и резервом. [518]

Эта ориентация лицом к югу будет соответствовать целям монгольского наступления, направленного по вееру к разным «южным» странам: захват Китая «с левой стороны», Туркестана и восточного Ирана, с центра, и русской степи «с правой стороны».

Китайские живописцы из школы Чао Монфу замечательно изобразили этого монгольского воина, героя эпопеи, и, читая, как изображает его, после своих путешествий в Монголию, Фернан Гренар, историк Чингиз-хана, мы можем наоборот представить себе, как будто бы разворачиваем полотно этих старых мастеров: «В лагере, сообщает Гренар, солдат носит меховую шапку с наушниками, штаны из войлока и сапоги, шуба у него ниже колен. В бою он надевает кожаный шлем, закрывающий затылок, надевает на себя крепкую и гибкую кирасу из кожаных лакированных черных полосок. Наступательное оружие заключается в двух луках на человека и двух колчанов, кривой сабли, топорика и железной палицы, подвешенной на седло, пики, оснащенной крюком для выбивания всадников из седла, веревки из конского волоса со скользящей петлей». [519]