Видишь?

Проходит узкоколейка, — сказал штурман. — Чертовски похожая на нашу узкоколейку…

Сказал это, лишь бы оттянуть время. Он уже видел свою ошибку: самолет не долетел до цели, тридцать— тридцать пять километров, они были обмануты очень похожими, почти полностью совпадающими ориентирами.

А время прилета? — спросил штурман, хотя знал, что этого не следует спрашивать.

Все было и так ясно: на высоте ветер дул не с такой силой, как рассчитывали, может быть, даже в другом направлении. И ни он сам, ни командир корабля не уточнили в полете расчетные данные.

Кто ты теперь после этого? — строго глядя на штурмана, спросил Никита. — Я спрашиваю, кто ты теперь?

Кто ж я теперь? — штурман смотрел не на Никиту, а в карту. — Лапоть я, а не штурман. Лапоть, и больше никто.

А я? Кто я, по-твоему?

Так ты ж командир… — Штурман смутился, убрал планшет и с виноватой улыбкой посмотрел на летчика. — Я ведь говорил: мы точно над целью. Ты верил…

Ты говорил, я верил… Выходит, оба мы с тобой лапти. Два лаптя. Давай «Я — свой», под нами площадка.

…Никита зарулил в густую тень, падающую на землю от высоких деревьев, выключил моторы. К самолету бежали партизаны и что-то радостно кричали.

Механик опустил трап, и Никита первым вышел из самолета. Навстречу ему шел высокий плечистый человек, слегка прихрамывая на левую ногу и опираясь на палку. Это был Федор Миронович Гайдин, командир партизанского соединения. Никита знал его, и Гайдин знал Никиту: месяц назад летчик вывозил на Большую землю раненых партизан, тогда они и познакомились.

С благополучным прибытием! — Гайдин крепко пожал Никите руку, отвел его в сторону. — В дороге что случилось?

Да нет, ничего особенного…

Мы тут волновались, невесть что думали. Ваш штаб запрашивал нас…

Чертовски сильный встречный ветер, — сказал подошедший штурман, — задержал нас немного. — Он закурил, посмотрел на Никиту и добавил: — А вы, наверно, подумали, что мы заблудились?

Гайдин улыбнулся:

Заблудились? Нет, мы этого не подумали. Партизаны хорошо знают летчика Никиту Безденежного.

Гайдин присел на пенек, Никита лег рядом на траву.

Ну как там, на Большой земле? — спросил Гайдин.

В голосе его Никита уловил сдерживаемую грусть и подумал: «Вот ведь как — командир соединения, гроза фашистов, большой человек, а тоскует, должно быть, так же, как я, простой смертный…» Ему вдруг захотелось сказать Гайдину что-нибудь хорошее, теплое, не о войне, а простое, домашнее. Но что сказать? Он, Никита, сам, кроме полетов, бомбежек да аэродромных землянок, ничего не видит. Все простое, домашнее, не связанное с войной, осталось далеко позади, и оно как-то притупляется, отходит на второй план, хотя его не вытравишь из памяти. Андрей говорит: «Сердце солдата на войне должно быть закрыто для всяких чувств, кроме чувства ненависти к врагам». Может, конечно, Андрей и прав, но вот как же быть с Анкой, с сынишкой, которого они назвали маленьким Никиткой? Разве закроешь для них свое сердце? Ведь Родина, за которую бьется Никита, это не просто место на карте. Это все: люди, леса, города, Анка и маленький Никита. И вот этот человек, Гайдин, хочется сказать ему что-нибудь хорошее…

На Большой земле, — проговорил Никита, — также, как здесь. Воюют, тоскуют по близким, злятся, когда приходится отступать, радуются, когда наступают. Все так же.

Да, все так же. — Гайдин набил трубку, закурил. Огонек от спички осветил усталые глаза, лучики морщинок, рано поседевшую красивую голову. — Все так же, — медленно повторил он. — И все-таки хочется хоть одним глазом взглянуть на жизнь, которая там. Побывать бы один денек в Москве. Да нет, зачем денек! На два-три часа бы…

А мне побывать бы в Сибири, — сказал Никита. — В маленьком городке, рядом с тайгой. Ну хоть бы на пять минут. Посмотреть бы на них, потом опять сюда…

Жена, сын? — спросил Гайдин.

Анка и маленький Никита, — ответил летчик.

Мимо партизаны проносили мешочки с толом, укладывали на заранее подготовленное место и снова возвращались к самолету. Все это делалось быстро: люди знали, что летчикам дорога каждая минута. Никита смотрел на проходивших мимо партизан и думал: «А все-таки мы соврали Гайдину. Они тут волновались за нас, переживали, а мы врем. Нехорошо получается, нечестно». Он, конечно, знал, что от того, признаются ли они в своей ошибке или промолчат, ничего не изменится. Задание выполнено, все в порядке. Гайдин сказал: «Партизаны хорошо знают летчика Никиту Безденежного…» Выходит, что плохо они его знают…

Никита посмотрел на часы. Гайдин спросил:

Времени хватит? Может быть, замаскируем самолет, сообщим в ваш штаб о задержке, а завтра вылетите?

Никита упрямо крутнул головой:

Нет, завтра надо выполнять другое задание. Долетим.

Ветер будет попутный?

Никита промолчал. Они ведь сюда летели с попутным.

Нас не ветер задержал, — наконец сказал он. — Мы приняли другую площадку за вашу. И крутились над ней, как мухи над медом. И ругали партизан: куда они подевались? В общем, напутали так, что еле распутали.