— Подожди. Наступит время, услышишь. У тебя уже есть друг?

— Да. Его зовут Мартин, и он солдат.

— Здесь, в Найроби?

— Нет, в Южной Африке.

— И ты очень хочешь выйти за него?

— Не знаю, — засомневалась Регина. — Я еще не думала об этом. Гораздо больше мне хочется братика.

Услышав свои слова, она испугалась. С тех пор как они распрощались с Мартином на ферме, она упоминала его имя только в своем дневнике. И то, что она вот так разом проболталась не только о нем, но и об умершем ребенке, смутило ее. Дикий танец у нее в голове показался девочке какими-то особыми чарами, от которых печаль пересыхает, как реки во время засухи.

С тех пор как Регина поделилась с Дианой своими тайнами, дни неслись так же быстро, как кружились в лихорадке обезумевшие быки. Ее уши были глухи к слезным просьбам матери и уж тем более к приказам Эльзы Конрад подыскать себе подружку-ровесницу.

— Тебе не нравится Диана?

— Нравится, — помедлив, сказала Йеттель. — Но ты же знаешь, у папы свои причуды.

— Почему?

— Он мужчина.

— Все мужчины любят Диану.

— Вот именно. Он не любит женщин, которые спят с каждым мужчиной.

— Диана, — объяснила Регина на следующий день, — сказала, что не спит со всеми подряд. Она просто ложится с ними на диван.

— Объясни это своему отцу.

Единственными существами мужского пола, кого Диана действительно любила, были ее крошечный песик Реппи, которого она не спускала с рук во время прогулок по саду и который на самом деле был заколдованным князем из Риги, о чем знала только Регина, и слуга. Чепой был высокий седой нанди, со следами оспы на лице и изящными руками, скрывавшими в себе очень большую силу и еще большую мягкость. Он с отцовской нежностью заботился о Диане, считая ее наследницей его обязательств по отношению к погибшему бване, который спас его от взбесившегося буйвола.

По ночам, когда уходил последний кавалер, Чепой еще раз прокрадывался из своей крошечной каморки, расположенной за квартирами персонала отеля, в прокуренное, провонявшее алкоголем логово Дианы, вынимал у нее из рук бутылку и относил свою мемсахиб в кровать. В «Хоув-Корте» даже поговаривали, что часто ему приходилось раздевать свою хозяйку и успокаивать ее раздраженные нервы своими песнями, но Чепой не хвастался этим. Ему было достаточно того, что он защитник своей прекрасной мемсахиб, а им он мог быть, только если не разговаривал с людьми, у которых были такие же злые языки, как и уши.

Регина была исключением. Несмотря на первоначальные сомнения Йеттель и ревнивую брань Овуора, Чепой очень часто брал ее с собой на рынок, где покупал мясо и, после возбужденных перепалок и ожесточенного торга, огромные кочаны капусты, чтобы приготовить единственное блюдо, дававшее мемсахиб новые силы после испытаний ночи.

На рынке в центре Найроби для Регины открылся новый мир. Оранжевые лоснящиеся манго рядом с зелеными плодами папайи, связки красных, желтых и зеленых бананов, ярко-желтые ананасы с коронами из блестящих темно-зеленых колючек и разрезанные маракуйи с зернами, словно мерцающие серые бусины, — от этого разбегались глаза. Оглушали запахи: аромат цветов, сильно обжаренного кофе, свежесмешанных специй, вонь гниющей рыбы и истекающего кровью мяса. Это изобилие красоты, девственности и мерзости загасило наконец мучительную тоску по ушедшим дням.

Там были высоченные башни из корзин, сплетенных из сизаля, которые назывались кикапу и были разноцветнее радуги; образцы изящной резьбы по слоновой кости; гладко отполированные воины с длинными копьями из черного дерева; пояса, расшитые пестрыми бусинами, и ткани с рисунками, рассказывавшими о заколдованных людях и тех диких зверях, приручить которых могла только фантазия. Чешуйчатая змеиная кожа, шкуры леопардов и зебр, чучела птиц с желтыми клювами, рог буйвола, гигантские раковины из Момбасы, изящные браслеты из слоновьего волоса и золотого цвета цепи с пестрыми камушками — вот что предлагали индусы с черными глазами и быстрыми руками.

Воздух был тяжелым, а концерт из голосов таким же оглушающим, как ревущие водопады в Томсонс-Фоллсе. Куры кудахтали, собаки лаяли. Между рядами протискивались пожилые англичанки с бледной, тонкой, как бумага, кожей, в выцветших соломенных шляпах и белых перчатках. Вслед за ними, словно хорошо выдрессированные собаки, бежали слуги с тяжелыми кикапу. Взволнованные выходцы из Гоа говорили быстро, как болтливые обезьяны, а индусы в цветастых тюрбанах медленно вышагивали, внимательно разглядывая товары.

Много было кикуйу в серых штанах и цветных рубашках, которые подчеркивали свой городской вид тяжелыми башмаками, и молчаливых сомали, многие из которых выглядели так, будто собрались на старинную войну. Обессилевшие, вонявшие гноем попрошайки с погасшими глазами — многие из них пожираемые проказой — просили милостыню; а рядом, на земле, сидели матери с неподвижными лицами и кормили младенцев.

На рынке Регина влюбилась в Найроби и Чепоя. Сначала она стала его деловым партнером, а потом и доверенным лицом. Зная язык кикуйу, она могла торговаться еще лучше, чем он, нанди, говоривший только на су ахи-, ли. На сэкономленные деньги Чепой часто покупал ей манго или початок жареной кукурузы, чудесно пахнувший горелым деревом, а в прекраснейший день каникул он передал ей, предварительно переговорив со своей мемсахиб, пояс, расшитый крошечными пестрыми бусинами.