— Виктор Рэмси, вы ее любили?

— Кого?

— Элис. Вы ее любили?

— Нет. — Он дорисовывал лист, без всяких усилий завершал его и переходил к новому. Казалось, он не замечал, что беседовал о любви с маленьким мальчиком, я еще ни разу не встречал таких стариков. Художники, насколько я понимаю, тоже в какой-то степени дети. — Наши отношения отличались от тех, что преобладают в этом городе, не знаю, как у твоих родителей, но у нас все было по-другому. — Вблизи я рассмотрел уродливые крылья его носа. — Я почитал ее, Тим. Таких ты больше не встретишь. Сильная, независимая. Я никогда не воспринимал ее как временный дар, не притворялся, будто понимал ее, и когда она захотела уйти, просто отпустил, поскольку она само искусство, сама музыка. — Рэмси дорисовал еще один лист, потом — другой, казалось, они качались на придуманном им ветру. — Тебе не понять. Я не владею словом. Выгляни за дверь, там есть ее фотография.

И верно. Элис лет пятидесяти лежала в пруду, затянутом ряской, словно в ванне, нагая. Нежные руки покрывала рябь, груди под водой съехали набок, бледные соски набухли, Элис усмехалась, глядя в небо, которое благодаря виртуозной экспозиции отражало поверхность пруда и было покрыто рябью от дождя. Элис не была красавицей. И не походила на образ, живший в моей памяти, — симметричный, с влажными губами. Помутневшая от ила вода, улыбка, сияющая из озера. Непостижимо: моя Элис, старая и любимая какой-то новой любовью, плавала счастливая и свободная.

Подмастерья художников, возможно, вам встретится ее портрет, и если так, прошу, храните молчание. Позвольте моей любимой дожить последние дни в покое и мире.

— Она такая, — заметил Рэмси. Ему, похоже, и в голову не приходило, что он показывает ребенку фотографии голых женщин. — Я разъяснил ей основы, она была особенной, перед камерой становилась совсем другим человеком. Она тут почти на всех фотографиях.

Я огляделся и понял, что ее портреты висели повсюду: Элис с забавным выражением лица поедает инжир; полуобнаженная Элис у бельевой веревки, в глазах сияет солнце; Элис дремлет в привычной позе; в каждой рамочке Элис все старше и старше. Образы, которые так хорошо тебе знакомы, Сэмми. Каталог лет, прожитых без меня. Я стоял и смотрел на женщину, которую по-настоящему так и не узнал.

— Рядом с ней я молодел год за годом, — тихо произнес Рэмси.

— Где она теперь? — задал я главный вопрос.

Рэмси назвал деревню в двух днях езды отсюда.

Я не посмел уточнить адрес.

— Вы познакомились в Калифорнии?

Он кивнул и прикрыл глаза, подбирая цвет для следующего листочка.

— В Пасадене. Я был знаком с ее матерью и пригласил Элис поработать со мной. Как мне повезло, что она согласилась.

— Почему?

— А?

— Почему она согласилась? — вскрикнул я.

Я хотел сказать, почему она согласилась покинуть меня. Однако Виктор ничего не понял. Он посмотрел на меня без всякой жалости.

— Ну, малыш, она не любила меня.

— Ясно.

— Ты не подержишь лестницу?

— Конечно.

Рэмси невинно улыбнулся. В тот момент я был готов нарисовать его вместе с невестой: Элис неловко суетится вокруг маленького Сэмми, престарелый Виктор что-то бормочет и улыбается смеху жены. Три тюльпана на подоконнике, макаронный пирог в печи, аромат «Редивива». Какой прекрасной жизни Рэмси лишился!

— Я попробовал разобраться в жене. Поскольку тебе явно интересно, хоть и непонятно почему, поделюсь размышлениями. Как и все женщины, она может меняться только в браке. Элис постоянно стремится к переменам, пытается стать новой женщиной и поэтому продолжает выходить замуж. Сперва за Кэлхоуна, который позволил ей стать сверкающей, затем за ван Дэйлера, который позволил ей стать красивой и одарил ребенком, и за меня… вот. Я дал ей опыт, позволивший ей уйти. Не удивлюсь, если она и теперь замужем. Кто знает, какой она захочет стать дальше? Элис не любила меня, я это понимал. Понимал с самого начала. Сентиментальная девушка. Думаю, был только один человек, кого она действительно любила.

И я по выражению его лица понял, что этим человеком не был ни он, ни я.

Прости мне это последнее лирическое отступление, Сэмми, но у меня плохие новости. Вчера я с женой и сыном гостил у друга доктора Харпера, соседа по озеру. Веселый, энергичный толстяк, психоаналитик по профессии, напугал меня до смерти. Хотя и обратил в мою сторону заинтересованный взгляд ботаника, встретившего редкий цветок, всего раз — перед тем, как усадил нас за новую затейливую настольную игру. Мы с Элис неизменно проигрывали, и она предложила прогуляться. К моему счастью, Элис, ты не преуспевала в соревнованиях. На улице ночные птицы наполнили трелями влажный вечерний воздух; и только позже она мне все рассказала.

Мы остановились у озера (луна светила сквозь вуаль облаков) и сели в мерцающей мгле; в детстве Элис не любила искусственный свет, ей нравился средневековый полумрак. Послышался всплеск, она предположила, что в озере обитает чудовище. Я пожаловался, что замерз, однако Элис захватила с собой свитер (хорошая мамочка) и одела меня. Одежда пахла моим сыном. Мы бросили в воду несколько камешков — у меня дрожали руки, и поэтому ничего толком не получилось. Элис засмеялась, я тоже попробовал хихикнуть. Да, я был нервным ребенком, влюбленным во взрослую женщину, обладать которой мне не суждено. Наконец Элис сказала, что Харпер сделал ей предложение и она согласилась, а Сэмми и так давно все знал.