Вот какие мысли теснились в голове ключника универмага «Олимп», маленького человека с сухой от рождения ногой, Болдырева Степана Лукича, шагавшего вдоль коридора чердачного этажа.

– От пачкуны, от нахалы, — пробормотал Степан Лукич, останавливаясь у склада москательных товаров. Дважды он пенял новому заведующему: смени контрольку, рваная она, порушенная. Хорошо, если все спокойно, а вдруг проверка? Серьезное нарушение режима!

Кряхтя и бранясь, Степан Лукич спустился в приемную директора к дежурному по Универмагу. Сегодня дежурил главный бухгалтер Лисовский Михаил Януарьевич, мужчина плотный, страдающий одышкой. Но от дежурств Лисовский не отказывался — дополнительные дни к отпуску никому не мешают. Михаил Януарьевич сидел за столом секретаря директора и ел бутерброд.

– Что, Степан Лукич, нарушение? — Лисовский вскинул голубые навыкате глаза.

– Нарушение, — вздохнул ключник. — Опять на москательном контролька порвана. Старую сажают.

– Распустились, дисциплины не чувствуют, — согласился Лисовский.

Он хотел еще что-то сказать, но отвлек телефонный звонок. Лисовский оставил бутерброд, поднял трубку, стал записывать какое-то сообщение. Ключник почтительно выжидал.

– Из пятого звонили. На две тысячи перевыполнили сегодня. — Лисовский причмокнул толстыми губами.

– Молодцы, — одобрил ключник. — Так, глядишь, и вытянем план. Как мы тот год закончили! Я с премии самовар электрический купил, век мечтал. Вот был год так год... Может, и сейчас бог даст.

Глаза Лисовского недобро прищурились. Но лишь на мгновение.

– Вряд ли. Импорта нет. Где-то состав затерялся с обувью, — вздохнул он, снова принимаясь за бутерброд. — И трясти неоткуда. Все вытрясли под конец года.

– Плохо. — Ключник шмыгнул носом. — Может, еще найдется состав-то, не иголка. — И, спохватившись, воскликнул: — Приятного аппетита, Януарыч! Кушай на здоровье.

Главбух кивнул.

– У меня, Лукич, диабет сахарный. Пристального внимания требует. Вовремя не поешь — пиши пропало. Хлопотное дело.

– Да, хлопотное, — согласился ключник. — А у меня к осени нога ныть начинает, хоть режь... Как я погляжу, нет сейчас здоровых людей.

– Почему же? — возразил Лисовский. — Возьми директора нашего, Фиртича. Такой сучок, дай бог каждому.

– Константин Петрович? Ну этот да... Опять же лет-то ему сколько? Пятьдесят всего! А вот у меня знакомый есть: восьмой десяток разменял, а полюбовницу держит. Говорю ему: «Платоша», — его Платоном зовут, — говорю: «Платоша, откуда в тебе сил столько? Ты же мамонт, а не человек!» А Платоша мне и отвечает: «От этого силы и растут, Степан. Этим и держусь». То-то...

Лисовский аккуратно завернул остаток бутерброда в газету.

– То, что твой знакомый восьмой десяток разменял и полон сил еще, я как-нибудь напрягусь, поверю. А вот то, что он любовницу содержит, сомневаюсь, извини.

Ключник с размаху хлопнул себя по колену.

– Так ты, Януарыч, спроси, как его фамилия! Сорокин! Платон Сорокин он. Тот, кто на обувной фабрике коммерческим работал.

– Погоди, — встрепенулся Лисовский. — Он же сидел.

– Когда это было! Еще при старых деньгах... Ну, отсидел свое, вышел... Что там полюбовницу — он, я тебе скажу, театр оперы-балета содержать сможет на припрятанное. Какой он тогда левак гнал!.. Да, голова у него — в этот шкаф не спрячешь.

Несколько минут главбух и ключник молчали, захваченные воспоминаниями.

– Ну что ж, Януарыч, — спохватился ключник, — клади подпись на чистый лист. Пойдем наклеим на дверь москательного до утра. Не вызывать же кладовщика из дому. Я и свою подпись поставлю.

Лисовский придвинул бумагу и длинно привычно расписался. Расписался и ключник. Затем взял с подоконника конторский клей, провел по обратной стороне листа.

– Ступай один, — махнул рукой Лисовский. — Доверяю.

– Хо! У тебя одна рука другой не доверяет. Не знаю я тебя, что ли?

Ключник держал лист на весу. Капли клея янтарно натекли к краю — вот-вот сорвутся.

– Опасный ты человек, Степан Лукич. — Лисовский покачал головой. — Все-то ты знаешь.

– А как же! — воскликнул Болдырев. — Я ведь ключник. Ключник!

Лисовский втянул голову в плечи. Остатки рыжеватых волос венчиком легли на воротник пиджака.

– Нет, Степан Лукич, не все ты знаешь, не все...

Проводив взглядом ключника, Лисовский поднялся и не торопясь приблизился к окну... Над городом упирались в небо гигантские неоновые буквы, составляющие название Универмага.

Много лет назад в первом этаже Конногвардейского общества размещался спортивный магазин «Олимпийский». Со временем последние буквы этого длинного слова, что приходились на восточную часть здания, были свалены ветром. И горожане привыкли к более короткому и емкому слову «Олимп». Спортивный магазин давно превратился в солидный Универмаг, а так и остался «Олимпом»...

Нет, не отвлек Лисовского от мрачных мыслей приход старого ключника. Наоборот... А все короткая служебная записка, что легла сегодня ему на стол. «Не убраться ли тебе на пенсию, Михаил? — думалось Лисовскому. — Хватит, всего ты хлебнул в торговой жизни. Пусть сами выгребают... Представляю лицо директора, когда он узнает о такой пилюле. Именно сейчас, когда этот честолюбец спит и видит свою фамилию, сияющую неоновыми огнями поярче, чем название Универмага. Юбилей затеял. А сам на пороховой бочке сидит...» Пять лет он работал с этим директором, а все не мог составить о нем определенного мнения. Не пойдет он к Фиртичу на юбилей, нет, не пойдет — ведь такой камень за пазухой держит. «Пусть веселится пока Фиртич, сил набирается. Завтра доложу».