Шрифт:
– А знаете, германские или румынские костюмы приходят мяты-перемяты. Точно из-под катка... Много пара дашь — плохо, мало — не берет. Вот и мучаешься, как слепая. Силы-то не те. И молодым не поднять.
– Дай где их взять, молодых-то? Бегут. Неинтересно им утюгом махать. Старухи и работают, на одну пенсию далеко не уедешь.
Минут пять он выслушивал претензии гладильщиц. И вешалов не хватает. И вентиляция не тянет, механики никак наладить не могут. И утюги старые, тяжелые. На той неделе случилось у одной короткое замыкание, искры капрон прожгли, а платить кто будет? Двойной зарплаты не хватит. Акт составили, а толку? Слышали, где-то есть такие манекены: натянешь костюм, нажмешь кнопку — его паром и распрямляет, гладить не надо...
– А у вас какие претензии? — Фиртич взглянул поверх голов на сидящую в стороне Клавку-«химчистку».
Та продолжала молча жевать яблоко, отрешенно глядя в окно.
– Ну ее, Константин Петрович... Порог бабий к ней подступил, вот и злится, халда!
Женщины прыснули.
– Да ладно вам, тетки! — строго осадила какая-то толстуха расшалившихся подруг. — Директора-то хоть постыдитесь.
– У вас туг вроде гражданской войны, — как можно мягче проговорил Фиртич.
Слова его взбудоражили толпу. Точно солью в пламя... Особенно яро злословила Никитична.
– Ты тоже хотела жалиться директору. Вот оно, начальство-то. Самое что ни есть высокое. Молчишь? Боишься! Выбросим твой бензин на лестницу, дыши там одна! А нам тут и воды хватает...
Женщина оставила яблоко, проворно соскочила с высокого табурета и ухватила ручку тележки, на которой кучей были свалены костюмы, платья, белье, платки...
– Никого я не боюсь! За такую зарплату я себе всегда работу найду, — приговаривала она. — Глядите! Это только за вчерашний день! — Она подобрала первый попавшийся пиджак. Кофейного цвета, с красивыми металлическими пуговицами, не из дешевых. — Вот! Вот!
Фиртич увидел обведенные мелом масляные пятна.
– А я чисть! У меня уже порошка не хватает. Бригадир кричит, что я химикаты домой таскаю, не напасешься, дескать. Конечно, раньше за год столько не приносили, сколько сейчас за день... Или вот, пожалуйста! — Женщина оставила пиджак и выхватила из кучи серое шерстяное платье, на рукаве которого четко отпечатался жирный след ладони. — Разве его очистишь?
– И чем вы это все объясняете?
– Чем, чем... А тем! Разрешили продавать пирожки на этажах, этим и объясняем. Говорят, приказ директора... С улицы они хоть друг об дружку руки вытирали. А тут... Сколько директоров видела, никто не разрешал в Универмаге продавать пирожки... Значит, кому-то выгодно!
Женщины обомлели. Не ожидали они от Клавки такой прыти. В последнее время к Фиртичу несколько раз обращались озабоченные сотрудники. Особенно негодовал Антонян. Однако ворох дорогой одежды, подлежащей уценке, произвел на директора впечатление.
– Я распоряжусь запретить торговлю пирожками у секций самообслуживания...
Фиртич вышел из гладильни, миновал коридор и по запасной лестнице собрался было спуститься в торговый зал северной линии. На площадке второго этажа ему навстречу с хохотом выскочила из боковой двери Рита и две девушки в рабочих халатах. Заметив директора, девушки оробели.
– А у нас обед, — нашлась одна из них, с темной челкой над широким лбом. Ее Фиртич помнил — Юля Дербенева из кожгалантереи.
– Пять минут смеха заменяет по калорийности сто грамм мяса, — осмелела и вторая девушка с бледным лицом.
– Надо будет вместо столовой соорудить комнату смеха, — подхватил Фиртич. — Комсомольский секретарь одобряет? — Он остановил взгляд на Рите.
Рита кивнула. И предложила поделиться опытом с городским трестом ресторанов и кафе. Такая будет экономия...
Фиртич улыбнулся, оценив шутку, и попытался было обойти девушек, но Рита его остановила. Она пожаловалась, что коммерческий директор разрешил швейному отделу разместить на сцене ящики с товаром. И срываются репетиции к женскому празднику. В другом месте они репетировать не могут, девочки привыкли к сцене. Рига умолкла в ожидании, что скажет директор.
Фиртич повернулся к третьей девушке, ее он видел впервые.
– А как вас зовут? — спросил он.
– Неля. Павлова Неля, — цепенея от сладкого волнения, ответила девушка. — Я из обувного. Младший продавец.
– Давно работаете?
– Скоро год.
– И нравится?
– Очень! — воскликнула Неля.
– И когда народу много, и когда прилавок ломают?
– Тогда еще больше нравится, — засмеялась Неля и, выдержав недоуменный взгляд Фиртича, продолжила: — Знаете... Мне кажется, что... ну я им очень всем нужна, понимаете... Меня так ласково называют: «Доченька... Родная... Милая». Я как принцесса. — Неля умолкла. Мелькнула мысль, что ее слова сочтут неискренними. Она опустила глаза и покраснела.