Нет спору, что основной сюжет этой главы изложен на редкость цельно. Но и в этой суре есть нарушения, следы "перетасовывания" аятов, о котором мы уже упоминали. Так, довольно сторонним здесь оказался 103-й аят со словами "про скрытое", по которому выходит, что история о Йусуфе — Иосифе Прекрасном — была для тех, кто составлял Коран, "одной из неизвестных повестей". В этой же суре есть аят 49, судя по которому писавший его не знал и о зависимости урожая в Египте от разливов Нила: он сводил все к отсутствию дождя. В переводе Крачковского здесь лишь некая калька: "Потом наступит после этого год, когда людям будет послан дождь и когда они будут выжимать". А у Саблукова, которого порой обвиняют в буквализме, — более живая картина: "После того наступит год, в продолжение которого жители этой страны будут иметь много дождей и соберут виноград".

Наличие в Коране тех или иных старых сказаний не вызывает сомнения, и у нас еще будет возможность на этом остановиться. Здесь же коснемся вопроса, почему многие из этих сказаний находятся в тех или иных версиях или вариантах в Библии и как это истолковывалось и толкуется, как связано с искусственно выпячиваемым вопросом об авторе (или авторах) Корана?

Прежде всего, немного истории.

Арабы и евреи — семиты. В племенах тех и других еще в далекой древности возникло немало близких сказаний, мифов, легенд, имевших, однако, у каждого из них свои неповторимые черты. С этими общими и в не меньшей мере специфическими чертами двух самобытных народов, отраженными во всех сферах жизни, в том числе в их литературах и вероучениях, нельзя не считаться, обращаясь как к Библии, так и к Корану. Очень важны в этом отношении соображения, высказанные в переписке основоположников марксизма, относящейся к 1853 году. "Теперь мне совершенно ясно, — писал Ф. Энгельс К. Марксу около 26 мая 1853 года, — что еврейское так называемое священное писание есть не что иное, как запись древнеарабских религиозных и племенных традиций, видоизмененных благодаря раннему отделению евреев от своих соседей родственных им, но оставшихся кочевыми племен. То обстоятельство, что Палестина с арабской стороны окружена пустыней, страной бедуинов, объясняет самостоятельность изложения. Но древнеарабские надписи, традиции и коран, а также и та легкость, с которой распутываются все родословные и т. д., - все это доказывает, что основное содержание было арабским или, вернее, общесемитическим, так же, как у нас с "Эддой" [137] и германским героическим эпосом" [138] .

Естественно, что сказания об одних и тех же или близких по имени и "жизнеописанию" персонажах, безотносительно к тому, имеют они исторических прототипов или нет, сложившиеся у народов, родственных по происхождению, но затем разошедшихся и проложивших каждый самостоятельный путь развития, могут быть во многом несхожими. И если у одного из них то или другое сказание записано раньше, а у другого позднее, то несправедливо, сравнивая их, отдавать первенство тому, у которого оно зафиксировано в более раннее время. Объективное изучение, казалось бы, должно исходить из равноценности любой версии, каждого варианта и выявлять, какой из них и чем обогащает это сказание или, напротив, обедняет его, что за национальный или племенной колорит в нем отразился, а не из того, какой из вариантов раньше записан. Последнее вместе с тем не означает, что время, обстоятельства и характер любой записи, как и родственной ей версии или варианта, не имеют значения. Однако, как это ни странно, при сравнении сходных эпизодов из книг, признанных в различных религиях священными, эти, казалось бы, логичные и гуманные требования, как правило, не принимались и не принимаются во внимание. При сравнении коранических сюжетов с библейскими за редкими исключениями эти элементарные условия игнорируются. Между тем они принимаются во внимание, когда речь идет об устном или письменном наследии других племен и народов, каждый из которых также имеет свой самостоятельный путь развития и язык которого принадлежит к одной из языковых семей (например, тюркской), к той или другой ее ветви.

Скажем, у узбеков, казахов, каракалпаков есть эпос о народном герое, богатыре, великане, "алпе" — "Алпамыш", "Алпамыс", "Алпамыс-батыр", каждая национальная версия которого глубоко самобытна, своеобразна, хотя имеет и некоторые общие черты. Однако никто не противопоставляет эти версии, не возвышает одну и не принижает другие, не судит о них, исходя из того, которая раньше записана. Серьезные исследователи не поступают так и в отношении эпоса ираноязычных народов — персов, таджиков, курдов, пушту и др.

Мотивы отношения, проявляемого к интересующим нас здесь произведениям племен и народов семитской ветви афразийской семьи языков (иначе называемой семито-хамитской), таким образом, находятся в значительной мере вне пределов науки. Они неидентичны и в оценке Корана в православии, католицизме и других направлениях христианства, а также в зороастризме и других культах. Правда, в христианских направлениях, как и у представителей иудаизма, сравнительно долгое время не было достаточной ясности, что за религия ислам и чему учит Коран. Весьма распространенным было представление о том, будто новая религия — еще одна христианская секта или ересь. Порой, правда, подобное заблуждение поддерживалось и в XX веке, например в изданиях Ватикана, исходивших из текущих политических соображений [139] .

Слухи же о небывалой пышности, которой обставляли свои приемы некоторые из халифов, позднее породили представление, что у арабов возник культ бога Махомы [140] , заместителями или наместниками которого считались халифы [141] . В основном негативное отношение католицизма и других направлений христианства к исламу определялось наличием в его учении и "священной книге" — Коране — уже известных нам резко отрицательных оценок догматов о троице, об Иисусе Христе как богочеловеке, сыне божьем, Марии как богородице и т. п.

Однако тому же папе римскому и главам других христианских церквей пришлось считаться с тем, что ислам стал государственной религией крупных феодальных держав. Ведь ислам был официальной идеологией ряда халифатов, в их числе суннитских Омейядского с центром в Дамаске (661–750), Аббасидского с центром в Багдаде (750-1258), Омейядского с центром в Кордове (912- 1031), исмаилитского Фатимидского с центром в Каире (909-1171), суннитского, второго Аббасидского, с центром в Каире (1261–1517), суннитского Османского с центром в Стамбуле, во главе с султаном-халифом (1517–1923 и, после свержения султаната, до 3 марта 1924) и др. Из названных халифатов многие распространяли свою власть на огромные территории, не раз обостряли отношения с соседними государствами, прибегали к угрозам или вели войны, стремясь склонить их на свою сторону. Не случайно еще в раннем средневековье появляются рассказы о посольствах, отправлявшихся в государства, где господствовали мировые религии, в том числе христианство и ислам, "для испытания вер", в частности, чтобы проведать, какая из них сподручнее для развязывания агрессивных столкновений, войн. Известны, например, сообщения и даже довольно детальные рассказы о таких посольствах из Киевской Руси. Они содержатся в сочинениях среднеазиатского врача-естествоиспытателя Шарафа аз-Замана Тахира Мервези XI–XII веков и известного персоязычного литератора Мухаммеда Ауфи, служившего при дворе самаркандских Илекханов в первой половине XIII века, а также в русской Лаврентьевской летописи начала XIV века под годами 6494 и 6495 (986–987) [142] .

В повествованиях подобного характера, даже сочиненных в сравнительно недавнее время в мусульманской среде, особое значение придавалось наличию в числе почитаемых в исламе лиц, удостоенных прозвания аль-фатих, то есть "завоеватель", а также гази — борец за веру и т. п. Ссылались при этом на Коран, где под прозвищем "Зу-ль-Карнайн", то есть "владелец двух рогов", "двурогий" (в смысле "обладатель символа божественного могущества"), почитается в качестве пророка знаменитый полководец и государь древности Александр Македонский (Искандер). Легенда о нем, изложенная в Коране (18:82–97), во многом перекликается с сирийским сказанием об Александре Македонском, относимым к VI–VII векам, то есть ко времени, близкому к годам составления Корана [143] .